"Синклер Льюис. Мотыльки в свете уличных фонарей (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

горожанин и деловой человек. Самым естественным пейзажем, на его взгляд,
были бумаги, телефонные звонки и двенадцатый этаж, где он находился с восьми
тридцати утра до шести вечера, а величайшее торжество цивилизации
заключалось в том, чтобы заставить еще одну компанию городского транспорта
ввести стоп-сигналы.
Но он принадлежал к новому поколению деловых людей. Он ничем не
напоминал дельцов старой школы, которые любили похваляться, что не очень-то
разбираются в книжной премудрости, и которых невозможно себе представить без
традиционного котелка, где бы они ни находились: в конторе, в машине или у
себя в постели. Стройный, всегда безупречно одетый, с усиками, похожими на
подведенные брови, он был вежлив, как самая благовоспитанная дама, но вместе
с тем тверд в своих решениях, как скала.
Когда Бейтс по окончании колледжа приехал в Нью-Йорк, он думал, что
будет вращаться в изысканном обществе и посещать оперу. За четырнадцать лет
он был в опере шесть раз, время от времени обедал с приятелями в Йельском
клубе, знал по именам двух соседей по дому, ходил на платные балы и ухаживал
за девушками, которые уже успели всем примелькаться. Но Нью-Йорк - это
похититель друзей: за один вечер в ресторане нетрудно познакомиться с
двадцатью новыми людьми, и за один день легко потерять двадцать старых
знакомых. У вас есть добрый приятель; он женится и переезжает в Грейт-Нек;
отныне вы встречаетесь с ним раз в два года. Когда Бейтсу перевалило за
тридцать, его стала все больше и больше поглощать контора - там он всегда
был нужен, и там его ценили.
Бейтс перешел из одной автомобильной компании в Компанию Тормозных
Устройств. Он пробыл год в Лонг-Айленде, на заводе, производящем
стоп-сигналы для Восточных штатов, и усовершенствовал механизм включения. К
тридцати пяти годам Бейтс добился успеха. Но всякий раз, обедая в
одиночестве, он жалел, что нет девушки, которая настолько бы ему нравилась,
чтобы хотеть к ней зайти.
Наблюдая в течение четырнадцати лет дочерей Нью-Йорка, падких на
конфеты, кабаре и завидных женихов, Бейтс сделался дьявольски осторожным. К
любой дебютантке он относился, как летчик к снаряду зенитной артиллерии. Не
лучше чувствовал он себя и с более зрелыми женщинами. Те рассуждали об
экономике. Бейтсу после окончания колледжа как-то довелось тоже прочитать
книжку, целиком посвященную вопросам экономики, но, поскольку он никак не
мог вспомнить ее названия, это не слишком помогало ему вести
глубокомысленные разговоры.
Он предпочитал беседовать со своей стенографисткой. С ней он никогда не
заводил речь об ужинах с вином или о ее больших черных глазах. "Прислал
чертежник синьки для Кэмдена?" или "Надо поспешить с ответом Мак-Гульдену".
Вот это настоящий разговор. В нем есть какой-то смысл.
Потом собеседницей Бейтса стала девушка в здании напротив. Это здание
заменяло ему сцену, и он наблюдал за ним, совсем как старая дева, которая,
прячась за кружевной занавеской, следит за всеми, кто проходит по
деревенской улице. Здание покоряло той архитектурной осмысленностью,
благодаря которой американские города начинают приобретать особую прелесть,
уже не заимствованную у французских замков и английских гостиниц. Архитектор
знал, что проектирует не отель и не голубятню, а дом, где разместятся
конторы. Он решительно покончил с лепными капителями, которые ничего не
поддерживают, и с мраморными украшениями, которые якобы воспроизводят