"Александр Иванович Левитов. Расправа и другие рассказы " - читать интересную книгу автора

твердо и простодушно веровали, как мы - дети.
И вот закипела пустыня тайными существами, знать и бояться которых вы
научили меня. Не пуста теперь дорога моя! Бесчисленными роями кружатся и
летают передо мной существа эти, игривые и грациозные, как детство, верящее
в них. Каким-то странным, невиданным мною до сих пор светом прорезывают они
мрак ночи и реют над высокой затуманенной вешкой, давшей голове моей любимую
работу - думать о прошедших днях, об умерших людях...
Нет нигде жизни! Спит все живое тем последним предутренним сном, с
которым так тяжело расставаться. Жаворонки не вставали еще, а перепела,
почуя близость зари, тоже прервали на время свою почти неугомонную песню.
Ничто не мешает свободно развиваться ленте моих воспоминаний. Широкая и
длинная, как эта дорога, она до такой степени занимает меня, что я забываю
пространство и усталость и иду. А между тем давно умершие люди, давно
забытые жизненные случаи так ясно проносятся в памяти, что я вспоминаю самые
незначительные подробности, подмеченные мною в ранней юности на этой дороге.
И при всем том, что всю ее ночь ревниво закрывала от глаз моих, я, так
сказать, ощупывал эти подробности и указывал их себе.
Иду я и думаю, думаю и иду.
Мир вам! Мир вам, добрые, бедные люди, обставлявшие некогда мою бедную
детскую жизнь! Мир тебе и покой, бедная родная сторона моя! Давно я покинул
тебя, потому и не знаю, как живут теперь твои дети, но как они тогда при мне
жили, я знаю, и опять говорю: мир вам, добрые, бедные люди! Мир тебе и
покой, бедная родная сторона моя! Как люди, некогда жившие на тебе, знаю я,
нуждались в покое, хоть бы даже в смертном, как они говорили, так и ты,
помню я, нуждалась тогда в нем и, может быть, даже и теперь также ищешь
его...
Сквозь редеющий мрак, закрывавший от меня лицо матери-степи, я увидел
наконец, что все та же она, какою я оставил ее много лет назад...
Длинный строй рогатых вешек-сирот выстроился по обеим сторонам степной
проезжей дороги; сама дорога, малоезженая, но избитая кем-то до того, будто
только сейчас прошла по ней миллионная армия, лепилась по придонским горам,
спускалась в глубокие овраги и, выгибая свою бесцельную дугу, пугливо
пряталась от глаз, опечаленных унылым видом.
Все та же ты, степь! Вот довольно ясно показались мне долины и
косогоры, испещренные хлебами, единственным богатством твоим; по сторонам
дороги забелели церкви, замелькали кресты колоколен, а около них мрачно
рисуются слитные, растрепанные массы крыш из почерневшей гнилой соломы,
развалившиеся, закоптелые избы без окон, без труб, подпертые со всех сторон
кольями и безобразно заваленные, с укрепляющею, надо полагать, целью, серым
навозом.
Да, по-прежнему наводят на душу тоску самую гнетущую уродливые и как
будто хворые норы степных обитателей. Такими же сирыми кажутся они и так же
беспомощно выглядывают из-за навоза их маленькие слепые оконца, как вот эта
ватага калек, слепых и хромых, которая сейчас встретилась со мной,
усиливаясь холодком доползти и дохромать на сельскую ярмарку за куском
насущного хлеба...
Вижу, вижу я теперь, что все та же ты, степь, что все так же ты
нуждаешься в покое и мире, как и при мне ты нуждалась в них, потому что
заслышал я сейчас жалующуюся, скорбную песню твою. Не прибавилось, должно
быть, радостей тяжкой доле степной, не прибавилось веселья и в песне.