"Александр Иванович Левитов. Расправа и другие рассказы " - читать интересную книгу автора

на погибель, ибо, говоря славянскою речью, слишком твердо заучило наше
общество, что "не надейтеся на князи и на сыны человеческие".
Много прошло таких странников по этой дороге, много всяких дум их
развеялось по ней; но когда думали они, как им тяжело будет разбивать
толстые стены, за которыми прятались жизненные цели их, они не думали о том,
кто поможет им разбить эти стены. Они только о том думали, что стена должна
быть разбита, потому что за нею свет, без которого они жить не могли, и
некоторые из них действительно разбивали ее, а другие, несчастные, разбивали
об ее холодные камни свои благородные, думающие головы - и умирали...
И из этих несчастных были такие, которые в предсмертных муках тащились
по этой дороге на родную сторону, чтоб умереть там на отцовском погосте. На
моей стороне я знаю много могил, приютивших у себя таких мучеников с их
кровавыми ранами. Об их жертвенной крови неустанно шепчут и плачут листья
развесистых кленов и белых берез, в наших сторонах растущих над могилами, и
ежели иногда случается так, что гром разбивает дерево, печалящееся о
человеческом горе, и плач прекращается, то не надолго, потому что на нашей
тучной, степной почве очень скоро вырастают другие деревья. Их молодой шепот
не так резко нарушает суровую тишину наших кладбищ и еще нежнее лелеет
уснувшее горе...

...Чувствую я, что голову мою начинает жечь палящий жар степной.
Удрученная своей скорбною думой, с каждым шагом развивающеюся все печальнее
и печальнее, она невыразимо страдала: какие-то проклятья слагались в ней,
какая-то мука тяготела над ней и не давала ей возможности сообразить, луч ли
солнечный бил в нее этою мукой, или какое-то смертное томление, обыкновенно
примечаемое в пустыне, когда солнце зальет ее потоками своего палящего
света, заставляет ее страдать?
И действительно, самое равнодушное сердце не могло не биться усиленно
при виде этой картины одного общего, всецелого, так сказать, страдания. И,
казалось вам, тем тяжелее страдала природа, что не было слышно ни одного
звука, обыкновенного в этих случаях; только одни глаза видели во всем
какую-то удушающую, гнетущую полноту...
Придорожные вешки, как человек в нежданном несчастье, распустили свои
запыленные ветви и молчаливо стояли, будто окаменелые. Десятки птиц унизали
их кривые сучья. Идете вы и видите, как какой-нибудь ворон, в другое время
чуткий и пугливый, теперь и не думает примечать вас. Вцепился он острыми
когтями в древесную кору, раздвинул серые крылья и озадаченно смотрит на
вас, удивляясь, по-видимому, вашей охоте шататься в такую мучительную пору.
Навстречу вам время от времени пробежит тощая, искалеченная, с перебитою
ногой, собака, с хвостом, волочащимся по земле. И в глазах животного видна
та же мука. Так жалобно посмотрела на вас собака, так выразительно замахала
хвостом, что будто просила вас помочь как-нибудь ее перебитой ноге.
А по обеим сторонам степной дороги из золотых волн ржи мелькают белые
рубахи на трудящихся спинах людей. Вам не видно красных, изможденных лиц
этих людей, покрытых кровавым потом, - и лучше!..
И все это как-то неприязненно молчит молчанием мертвеца, словно по
чьему-нибудь строгому запрещению...
Но прихотливы бывают дорожные думы... Идете вы и думаете: что было бы,
ежели бы все это, не вынесши своей тяжкой боли, вскрикнуло вдруг?
Я не успел ответить себе на этот вопрос. Теокритов прервал мои думы.