"Анатолий Петрович Левандовский. Потомок Микеланджело (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Ведь он был  г е н и е м.
И постоянно сам ставил перед собой творческие задачи. Подчас
непосильные. И этим жил. Только этим. Временами, как при росписи
Сикстинской капеллы, он доходил до полного самоотречения.

Мой подбородок сросся с животом.

Лежу я на лесах под потолком,
От краски брызжущей почти незрячий;
Как гарпия, на жердочке висячей -
Макушка вниз, а борода торчком.

Бока сдавили брюхо с потрохами.
Пошевелить ногами не могу -
Противовесом зад на шатком ложе,

И несподручно мне водить кистями.
Я согнут, как сирийский лук, в дугу;
С натуги вздулись волдыри на коже...

В "Страшном суде" есть любопытная деталь.
Святой Варфоломей держит в руке содранную с себя кожу. Но если
присмотреться, то видишь: у этой кожи лицо Микеланджело. Изуродованное,
страдальческое. Его единственный автопортрет. Горький юмор!..
И при этом он понимал, что заказчик никогда не оценит по достоинству
его титанический труд:

...Не ко двору я здесь - молва права...
Тлетворен дух для фресок в Ватикане...

Но это не волновало художника. Ибо он знал, знал наверняка, что
работает не для папы Юлия II, а для вечности.
Он не знал, что такое компромисс.
И поэтому так страдал в последние годы жизни, когда силы оказались на
исходе. Страдал настолько, что, казалось, готов был отречься от самого
главного, от того, чем жил:

Служение искусству - ерунда.
Век спину гнуть, о тягостное бремя!
Брюзжанье вкупе с немощью - беда,
И ноги протянуть приспело время".

Он сознавал свою отрешенность от общества, в котором жил, свое
равнодушие к другим и сам упрекал себя в этом:

Чтоб к людям относиться с состраданьем,
Терпимым быть и болью жить чужой,
Пора бы мне умерить норов свой
И большим одарять других вниманьем.