"Анатолий Петрович Левандовский. Потомок Микеланджело (Повесть) " - читать интересную книгу автора

лап Медичи и папских агентов... А помнишь, сам Юлий II грозил сбросить его
с лесов Сикстинской капеллы и даже в сердцах хватил посохом по плечу?..
- Как не помнить... Ведь недаром его называли "Неистовым".
- То-то и оно.
- Однако мы говорим о разных вещах, о вещах несовместимых.
Революционер в искусстве и революционер в политике - далеко не одно и то
же.
- Согласен, не одно. И все же несовместимости здесь нет. Напротив,
часто одно дополняет другое. Разумеется, если революционер - творец. И ты
первый тому доказательство...
...Беседу прервал колокол, извещавший, что настало время расходиться
по камерам.


6

Но и потом, ворочаясь на жесткой подстилке и слушая вой ветра, он
долго не мог заснуть, продолжая думать о сказанном. Случайный разговор с
товарищем невольно обратил мысли в прошлое, заставил многое вспомнить и
вновь пережить. И странно: думал он не о главном и не о близком. В памяти
не всплыли ни их встречи на квартирах у Рейса и у Клере, ни арест на улице
Трюандери, ни Вандомский процесс, ни кровавая смерть Бабефа. Не вспомнил
он и о торном пути сюда, в форт "Насьональ". Нет, в эту ночь думал он о
другом, совсем о другом. И это другое, бесконечно далекое во времени,
становилось близким, почти ощутимым и зримым - более явным, чем нынешние
тусклые дни, так похожие один на другой, наполненные шумом прибоя и
грызущими сожалениями о былых ошибках.


7

Он вернулся во Флоренцию на двадцать первом году жизни, после пяти
лет, проведенных в Пизанском университете. К этому времени он имел звание
доктора права и твердо установившуюся репутацию вольнодумца. Он успел
побывать в Риме, который поразил его живописными руинами античности и
блеском гения ренессансных мастеров. Именно там, подолгу рассматривая
купол собора святого Петра и росписи Сикстинской капеллы, он был навсегда
покорен гением Микеланджело. Именно тогда, созерцая снова и снова
"Страшный суд", он впервые подумал, как близок ему по духу великий
художник Возрождения. В день же возвращения во Флоренцию, глядя с высоты
пьяццы Мишельаньоло на красу панорамы города своего детства, на величавую
Мария дель Фьоре, кампанилу Джотто, многогранную кровлю Баптистерия и
зубчатую башню дворца Синьории, и потом, спускаясь к Понто-Веккио и
галерее Уфицци и как бы заново осмысливая виденное столько раз, он вновь
вернулся умом и сердцем к гению Микеланджело и уже не расставался с ним в
течение многих суток, бродя по улицам города, заходя в знакомые и
незнакомые церкви и палаццо. Совершенно особенное настроение охватило его
тогда, и было оно под стать религиозному экстазу, держалось долго и стойко
и никогда уже потом не возвращалось с подобной силой. Тем более остро
переживал он все это снова сейчас, тюремной ночью, - словно какой-то