"Дорис Лессинг. Повесть о двух собаках " - читать интересную книгу автора

ящерицами, чем-то достаточно мягким? И об этом тоже было грустно думать,
особенно когда вспоминались дни былой славы двух бесстрашных охотников.
Нам стали звонить соседи: "На ферму забегал ваш Билль, съел все, что
осталось у нашей собаки в миске..."; "Нам показалось, ваш Билль был
голодный, мы его покормили..."; "Ваша собака, этот ваш Билль, стал ужасно
худой, вам не кажется?"; "Вашего Билля видели возле нашего птичника, мне
очень неприятно, но, если он станет таскать яйца, придется его..."
Породистая сука наших соседей, что жили за пятнадцать миль, принесла
от Билля щенков. Хозяева ее были ужасно недовольны: во-первых, Билль пес
без родословной, и потом эта его "дурная наследственность". Щенков всех до
одного уничтожили. Билль неотступно рыскал вокруг дома, несмотря на побои и
на выстрелы в воздух, которыми его хотели прогнать. Соседи звонили и
просили ради бога сделать что-нибудь, чтобы Билль сидел дома, им надоело
держать свою суку на привязи.
Но мы ничего не могли с ним сделать. Вернее, не хотели. Конечно, когда
Билль прибегал из лесу, жадно лакал воду из чашки Джока и ложился рядом с
ним, нос к носу, можно было поймать его и посадить на цепь, но мы его не
трогали. "Все равно его скоро прикончат", - говорил отец. А мама снова
рассказывала Джоку, какой он умный и благородный, точно и не было этих
долгих счастливых лет на воле, снова хвалила его за доброту и послушание.
Я поехала навестить соседей, у которых жила подруга Билля. Ее держали
привязанной на веранде. Всю ночь нам не давал покоя тоскливый дикий вой из
лесу, а она скулила и рвалась на цепи. Утром я вошла в знойное безмолвие
леса и позвала:
- Билль! Это я, Билль!
Ни звука в ответ. Я села на склоне термитного холмика в тени и стала
ждать. Скоро за деревьями показался Билль, тощий, измученный,
настороженно-отчужденный, бродяга, всюду подозревающий ловушку. Он увидел
меня, но остановился ярдах в двадцати, залез на термитный холм неподалеку и
сел на самом солнцепеке, и мне хорошо были видны темные пятна на его шкуре.
Так мы сидели и молчали, глядя друг на друга. Вдруг он закинул голову и
завыл, как воют собаки на круглый шар луны, долгим, страшным, надсадным
воем одиночества. Но сейчас светило солнце, было ясное, тихое утро, и лес
не таил никаких тайн, а Билль исходил неутолимой тоской, обратив морду
туда, где была привязана его подруга. Нам было слышно, как она скулит и
гремит железной чашкой, мечась по террасе. Мне стало невыносимо тяжело, по
коже поползли мурашки, волоски на руках поднялись дыбом. Я подошла к нему,
села рядом на землю и обняла его за шею, как когда-то давно лунной ночью
обнимала его мать Стеллу, у которой отняла щенка. Он положил морду мне на
плечо и заскулил, вернее, заплакал... потом снова поднял голову и завыл.
- Билль, не нужно, мой хороший, прошу тебя, ведь ничего мы сделать не
можем, ничего, милый ты мой пес...
Но он все выл и выл, потом неожиданно вскочил, как будто боль сорвала
его с места, повел в мою сторону носом, точно говоря: "А, это всего лишь
ты, ну что ж, прощай", - повернул свою морду старого одинокого зверя к лесу
и побежал.
Через несколько дней его убили - рано утром, когда он выходил из
птичника с яйцом в зубах.
Джок теперь остался один. Он целыми днями лежал на солнышке, глядя на
опушку тянущегося до самых гор леса, где он все эти годы охотился с Биллем.