"Исповедник" - читать интересную книгу автора (Сильва Дэниел)

4 Мюнхен

Два дня спустя детектив Аксель Вайс из мюнхенской криминальной полиции, переодевшись в гражданский костюм и светло-коричневый плащ, стоял у дома номер 68 по Адальбертштрассе. Встретив Габриеля, он осторожно, словно пробуя, пожал ему руку. Высокий, с узким смуглым лицом, длинным носом и коротко подстриженными волосами, Вайс походил на добермана-пинчера. Отпустив руку Габриеля, он отечески похлопал его по плечу.

– Приятно познакомиться, герр Ландау. Жаль, что это происходит при таких обстоятельствах. Прежде чем мы поднимемся в квартиру, давайте зайдем куда-нибудь и поговорим.

Они пошли по смоченному дождем тротуару. День клонился к вечеру, и на улицах Швабинга понемногу зажигались огни. Габриелю никогда не нравились немецкие города ночью. Детектив остановился перед кафе и заглянул в запотевшее окно. Деревянные полы, круглые столы, склонившиеся над книгами студенты и интеллектуалы.

– Подойдет.

Он открыл дверь и провел гостя к свободному столику в дальнем углу. Они сели.

– В консульстве сказали, что вы владеете художественной галереей.

– Верно.

– В Тель-Авиве?

– Вы знаете Тель-Авив?

Детектив покачал головой.

– Вам сейчас, должно быть, нелегко – война и все прочее.

– Мы справимся. Впрочем, мы всегда справлялись.

К ним подошла официантка. Детектив Вайс заказал два кофе.

– Что-нибудь еще, герр Ландау?

Габриель покачал головой. Когда официантка удалилась, Вайс повернулся к гостю:

– У вас есть карточка?

Он постарался произнести это небрежно, как бы ненароком, но Габриель понял, что его легенда будет проверена. Работа реставратора отучила его видеть вещи такими, какими они представляются на первый взгляд. Глядя на картины, он видел не только верхний слой, но и более ранние изображения и грунтовку. Это же относилось и к людям, которых Габриель встречал, работая на Шамрона, и к ситуациям, в которых он оказывался.

Что-то подсказывало, что Аксель Вайс не просто детектив мюнхенской криминальной полиции. Чувствуя настороженно-внимательный взгляд немца, Габриель достал из бумажника визитную карточку, которой его предусмотрительно снабдил Шамрон, и протянул через стол. Детектив повернул карточку к свету, словно проверяя, нет ли явных признаков подделки.

– Я могу оставить ее себе?

– Конечно. – Габриель открыл бумажник. – Вам нужны какие-то другие документы, удостоверяющие мою личность?

Похоже, детектив счел вопрос обидным для себя; по крайней мере его широкий, типично немецкий жест получился очень выразительным.

– О нет! Конечно, нет. Просто я очень интересуюсь искусством, вот и все.

У Габриеля возникло сильное желание проверить, что знает об искусстве этот немецкий полицейский, но он удержался от соблазна.

– Вы были в консульстве?

Габриель кивнул. Днем он действительно побывал в консульстве с кратким визитом, как того требовали обстоятельства. Чиновник консульства передал ему папку с копиями официальных полицейских отчетов и подборкой откликов местной прессы на убийство профессора Штерна. Сейчас эта папка лежала в дорогом кожаном портфеле Эхуда Ландау.

– Да, сотрудники консульства были очень любезны. И все же, детектив Вайс, я хотел бы услышать вашу версию убийства Бенджамина. Если, разумеется, вы не возражаете.

– Разумеется, нет, – ответил немец.

В течение последующих двадцати минут он дал подробный отчет об обстоятельствах, сопутствовавших убийству. Время смерти, причина смерти, калибр оружия, задокументированные угрозы в адрес профессора Штерна, граффити, оставленные убийцей на стенах квартиры. Вайс говорил в той спокойно-откровенной манере, которую полицейские всего мира приберегают для родственников убитых.

Габриель держался соответственно. Он не изображал скорбь. Не притворялся, что ужасные детали смерти сводного брата причиняли ему боль. Траур позади. Пришло время ответов и трезвого обдумывания.

– Почему ему выстрелили в колено, детектив?

Вайс слегка наклонил голову.

– Мы не уверены, что знаем ответ. Возможно, была борьба. А может, они хотели помучить его.

– Но вы сами сказали мне, что никто из жильцов дома не слышал никаких звуков. Если его пытали, крики, несомненно, были бы слышны в других частях здания.

– Как я уже сказал, герр Ландау, мы не знаем наверняка.

Характер и направленность вопросов явно не доставляли детективу Вайсу никакого удовольствия, но владелец художественной галереи из Тель-Авива еще не закончил.

– Является ли выстрел в колено характерным признаком преступлений, совершаемых правыми экстремистами?

– Я не могу этого сказать.

– У вас есть подозреваемые?

– Мы допрашиваем несколько человек в связи с данным преступлением, но, боюсь, больше я в данный момент сказать не могу.

– Рассматривается ли вами версия, что смерть моего сводного брата связана с его работой в университете? Например, какой-то рассерженный студент…

Детектив выжал из себя улыбку, но было ясно, что его терпение на пределе.

– Вашего брата здесь любили. Студенты так просто обожали. К тому же, в этом семестре он взял отпуск. – Детектив замолчал и внимательно посмотрел на собеседника. – А разве вы об этом не знали, герр Ландау?

Габриель решил, что в данный момент предпочтительнее не врать.

– В общем-то нет. Видите ли, мы некоторое время не общались. Почему он взял отпуск?

– В университете сказали, что профессор работал над новой книгой. – Детектив допил кофе. – Может быть, сходим в квартиру?

– У меня еще один вопрос.

– Какой же, герр Ландау?

– Как убийца проник в здание?

– На этот вопрос я вам отвечу. Должен отметить, что хотя вашему брату регулярно угрожали, жил он в весьма ненадежном с точки зрения безопасности доме. Жильцы весьма неразборчивы в отношении гостей, и если, например, кто-то позвонит и представится рекламным агентом, его скорее всего пропустят. Студентка, проживающая этажом выше профессора, полагает, что убийцу впустила она. Девушка очень расстроена. Очевидно, она тоже относилась к профессору с большой симпатией.


К дому номер 68 вернулись уже под сильным дождем. Детектив нажал кнопку на панели интеркома. Габриель обратил внимание на соответствующее кнопке имя.

Лилиан Ратцингер – домоправительница.

Пару секунд спустя из-за приоткрывшейся двери выглянула маленькая пожилая женщина со свирепым выражением лица и затравленным взглядом. Узнав полицейского, она открыла дверь пошире.

– Добрый день, фрау Ратцингер, – сказал Вайс. – Позвольте представить – брат Бенджамина, Эхуд Ландау. Приехал, чтобы привести в порядок дела герра Штерна.

Старуха коротко взглянула на Габриеля, кивнула и тут же отвернулась, как будто его появление оказалось некстати.

В фойе Габриеля встретил едкий, неприятный запах, напоминавший запах растворителей, которыми пользуются для очистки полотен от грязи. Он заглянул за угол и увидел косметический салон. Сидевшая в кресле полная женщина оторвалась от глянцевого немецкого журнала и подняла на него глаза. Габриель отвернулся. Бенджамин, вечный студент, подумал он. Наверняка ему нравилось жить в таком вот месте.

На стене рядом с дверью висели металлические почтовые ящики. На одном из них все еще значилось имя погибшего. Через узкое окошечко было видно, что ящик пуст.

Бренча тяжелой связкой ключей, фрау Ратцингер провела гостей вверх по плохо освещенной лестнице. У двери в квартиру Бенджамина она остановилась. На ручке все еще болтался обрывок полицейской ленты, на полу лежала кучка увядших цветов. К стене была приклеена бумажка, на которой чья-то подталкиваемая отчаянием рука торопливо написала:

LIEBE IST ST#196;RKER ALS НА#223;.[8]

Идеалистическая наивность банального лозунга разозлила Габриеля, но он сразу вспомнил, что эти же самые слова говорила ему Лия, когда он по заданию Шамрона уезжал в Европу убивать палестинцев.

Любовь сильнее ненависти, Габриель. Что бы ты ни делал, не пускай в сердце ненависть. Если ты будешь ненавидеть их, то станешь таким, как Шамрон.

Смотрительница открыла дверь и ушла, так и не взглянув на Габриеля. Интересно, подумал он, в чем причина ее явной обеспокоенности? Может быть, дело в возрасте. Она ведь принадлежит к тому поколению, которое все еще чувствует себя не очень комфортно в присутствии евреев.

Вайс провел гостя в переднюю, окна которой выходили на Адальбертштрассе. Близился вечер, и в комнате было сумрачно. Детектив включил лампу на столике Бенджамина. Габриель обернулся и тут же быстро сделал шаг назад. Пол был залит кровью. Он поднял голову и только теперь увидел нарисованные на стене знаки. Вайс указал на первый символ – ромб на подставке, напоминающей перевернутую букву V.

– Это так называемые руны Одина, – пояснил детектив. – Данный символ у язычников означает судьбу.

– А второй? – спросил Габриель, хотя и знал ответ.

Прежде чем ответить, детектив еще раз посмотрел на начертанный кровью знак. Три семерки, соединенные у основания и залитые красным.

– Это называется три семерки или трехлопастная свастика, – сказал немец. – Символизирует верховенство над дьяволом, которого представляют три шестерки – шестьсот шестьдесят шесть.

Габриель сделал шаг вперед и слегка наклонил голову набок, как будто присматривался к требующей реставрации картине. На его взгляд, человек, оставивший эти знаки, был скорее имитатором, чем истинно верующим. И еще одна деталь обратила на себя его внимание. Символы ненависти, выведенные, вероятно, сразу после убийства Бенджамина, отличались строгостью и точностью линий, что указывало на эмоциональное состояние убийцы. Никаких признаков стресса или волнения. Этот человек привык убивать, подумал Габриель. Ему не впервой находиться рядом с мертвым.

Он подошел к столу.

– Компьютер Бенджамина забрали в качестве улики?

Вайс покачал головой:

– Украден.

Габриель посмотрел на сейф – открыт и пуст.

– Оттуда тоже все украдено, – сказал детектив, предваряя следующий вопрос.

Габриель достал из кармана записную книжку и ручку. Полицейский тяжело, словно целый день патрулировал улицы, опустился на диван.

– Я должен находиться в квартире, пока вы составляете опись. Извините, но таковы правила. – Он ослабил узел галстука. – Не спешите, герр Ландау, времени у нас много. Только ничего не берите, хорошо? Правила есть правила.


Ничего не поделаешь, придется работать под присмотром полицейского. Габриель начал со спальни. Кровать была не застелена, а на обтянутом потрескавшейся кожей кресле лежала стопка свежевыстиранного белья, все еще завернутого в коричневую бумагу и перевязанного бечевкой. На прикроватном столике – черная маска и пара ушных затычек из пенорезины. Габриель вспомнил, что Бенджамин очень чутко спал. На окнах – тяжелые темные шторы, какие бывают обычно у людей, работающих по ночам и спящих в дневное время. Когда Габриель попытался раздвинуть их, воздух неожиданно наполнился пылью.

Следующие тридцать минут он потратил на тщательный осмотр содержимого платяного шкафа, комода и прикроватного столика. Все обнаруженное записывалось в блокнот на тот случай, если бы детективу Вайсу пришло в голову взглянуть на составленную опись. Ничего необычного не обнаружилось.

Габриель перешел во вторую комнату. На стенах здесь висели книжные полки, тут же стояли картотечные ящички.

Очевидно, эту комнату Бенджамин использовал как хранилище документов. Выглядела она так, словно где-то по соседству разорвалась бомба. На полу валялись книги, все ящики были выдвинуты. Интересно, кто оставил такой беспорядок, подумал Габриель, неизвестный убийца или мюнхенская полиция?

Поиски продолжались почти час. Он просмотрел содержимое каждого ящика, перелистал каждую книгу. Однажды на пороге появился детектив Вайс. Полицейский понаблюдал за тем, как движутся дела, зевнул и вернулся на диван. Габриель продолжал вести опись, но при этом не нашел ничего, что так или иначе связывало бы Бенджамина с Конторой или же проливало бы свет на мотивы убийства.

Он возвратился в гостиную. Вайс смотрел выпуск новостей. Когда Габриель вошел, детектив выключил телевизор.

– Закончили?

– У Бенджамина было что-то вроде кладовки?

Детектив кивнул.

– Согласно немецким законам, домовладелец обязан предоставлять квартиросъемщику такое помещение.

Габриель протянул руку.

– Я могу взять ключ?


Фрау Ратцингер провела его в подвал, и они прошли по коридору с узкими деревянными дверьми. Домоправительница остановилась возле двери, помеченной 2В, что соответствовало номеру квартиры Бенджамина. Проворчав что-то себе под нос, она открыла кладовку и, дернув за шнур, включила верхний свет. Какое-то насекомое вылетело наружу, коснувшись крылышком щеки Габриеля. Старуха кивком предложила ему войти, а сама осталась в коридоре.

Габриель заглянул в кладовку. Она была совсем маленькая, меньше шкафа, примерно четыре фута в ширину и шесть в глубину, и в ней стоял сильный запах льняного масла и сырости. Поржавевшая велосипедная рама с одним колесом, пара древних лыж, поставленные друг на друга картонные ящики, подпирающие протекающий потолок.

Убрав останки велосипеда и лыжи, Габриель принялся просматривать содержимое ящиков. В первых он наткнулся на аккуратно перевязанные стопки пожелтевших газет и старые блокноты – хлам, оставшийся от человека, жизнь которого прошла в библиотеках и лекционных аудиториях. В других коробках находились запыленные книги, вероятно, те, которые уже потеряли право занимать место на книжных полках в квартире. В одном ящике лежало несколько экземпляров последней книги Бенджамина «Заговор в Ванзее. Новый взгляд».

Последняя коробка содержала личные вещи, и Габриель почувствовал себя человеком, вторгающимся в чужую частную жизнь. Он попробовал представить, как сам воспринял бы похожую ситуацию, если бы Шамрон послал кого-то из Конторы рыться в его вещах. И что бы они нашли? Только то, что он оставил бы им сам. Растворители и краски, кисти и палитру, отличную коллекцию монографий. «Беретту» под подушкой.

Он вздохнул и продолжил начатое. В коробке из-под сигар Габриель обнаружил несколько потемневших медалей и потертых ленточек, напомнивших ему, что в школьные годы Бенджамин был отличным бегуном. В конверте лежали семейные фотографии. Как и Габриель, Бенджамин был единственным ребенком. Его родители пережили ужасы рижского гетто, но погибли в автомобильной аварии по дороге в Хайфу. Вместе с конвертом хранились письма. Бумага приобрела медовый оттенок, но все еще отдавала запахом лилии. Габриель пробежал глазами первые строчки и тут же отложил письма. Вера… Единственная любовь Бенджамина. Сколько раз, лежа ночью на кровати в какой-нибудь убогой конспиративной квартире, Габриель слушал жалобы друга на то, что коварная Вера навсегда разбила его сердце и отвратила от других женщин. Иногда Габриелю казалось, что он ненавидит ее еще сильнее, чем сам бедняга Бенджамин.

На самом дне коробки лежала папка из плотной бумаги. Открыв ее, Габриель увидел подколотые скрепкой газетные вырезки. Взгляд его скользнул по заголовкам.

Двенадцать израильских спортсменов и тренеров взяты в заложники в Олимпийской деревне…

Террористы требуют освобождения палестинских и немецких заключенных…

Черный сентябрь…

Габриель закрыл папку. Из нее выскользнула черно-белая фотография. Он наклонился и поднял ее с пола. Два парня в джинсах и с рюкзаками. Юные немцы, путешествующие летом по Европе. По крайней мере, предположение напрашивалось именно такое. Снимок был сделан в Антверпене, возле реки. Тот, что слева – Бенджамин. Спадающие на глаза темные вьющиеся волосы, озорная улыбка, правая рука на плече стоящего рядом юноши.

У спутника Бенджамина серьезное и немного угрюмое выражение, как будто ему совсем не до фотографирования. Солнцезащитные очки, коротко подстриженные волосы. На вид едва ли больше двадцати, но на висках уже заметна седина. «Отметина для мальчишки, сделавшего мужскую работу. След пепла на князе пламени». Так сказал когда-то Шамрон.


Габриелю совсем не хотелось оставлять в коробке вырезки, посвященные мюнхенской трагедии, но утаить их от детектива Вайса было невозможно – слишком объемистый пакет. Фотография – дело другое. Он положил ее в дорогой бумажник герра Ландау, а бумажник опустил в карман пальто. Потом вышел из кладовки и закрыл за собой дверь.

Фрау Ратцингер ждала в коридоре. Интересно, как долго она здесь, подумал Габриель, но спрашивать не стал. Не решился. В руке старуха держала пухлый конверт, адресованный Бенджамину и уже вскрытый.

Домоправительница протянула конверт Габриелю.

– Я подумала, что это надо отдать вам, – сказала она по-немецки.

– Что здесь?

– Его очки. Бенджамин забыл их в каком-то отеле в Италии. Консьержка оказалась столь любезна, что вернула. К сожалению, их прислали уже после его смерти.

Габриель взял конверт и вынул очки. Очки ученого: в пластмассовой оправе, совершенно немодные, поцарапанные. Он заглянул в конверт и обнаружил почтовую открытку. Встряхнул. Открытка выскользнула на ладонь. На карточке был изображен желтовато-коричневый отель на фоне голубого озера где-то в Северной Италии. Габриель перевернул открытку и прочитал надпись на обороте.

Удачи вам с вашей книгой, профессор Штерн.

Джанкомо.

Детектив Вайс настоял на том, чтобы отвезти герра Ландау в отель. Ведь гость никогда не бывал в Мюнхене, не так ли? В результате Габриелю ничего не оставалось, как изображать притворное восхищение залитой дождем неоклассической красотой центра города. Он также отметил для себя, что полицейский ловко и намеренно удлинил их путешествие примерно на пять минут, пропустив несколько очевидных поворотов.

В конце концов они все же въехали на маленькую мощеную улочку Аннаштрассе, находящуюся в районе Лехель. Вайс остановился перед отелем «Опера», вручил Габриелю свою визитную карточку и еще раз выразил соболезнования по поводу понесенной гостем утраты.

– И вот еще что, – сказал Габриель. – Я хотел бы поговорить с заведующим отделением в университете. У вас есть номер его телефона?

– А-а, с доктором Бергером. Конечно.

Детектив достал из кармана электронный органайзер, нашел то, что нужно, и продиктовал цифры. Габриель прилежно записал номер на оборотной стороне карточки, хотя эта информация уже надежно отложилась в его памяти.

Поблагодарив полицейского, Габриель направился к себе. Он заказал обед в номер, удовлетворившись омлетом и овощным супом. Потом принял душ и забрался в кровать, прихватив полученную в консульстве папку. Внимательно прочитав имеющиеся документы, он отложил папку и уставился в потолок, слушая шум стучащегося в окно дождя.

«Кто убил тебя, Бени? Какой-то неонацист?»

Нет, на этот счет у него были сильные сомнения. Нарисованные на стене рунический знак и три семерки, как подозревал Габриель, имели своей целью переложить ответственность на других. Но тогда почему его убили? Рабочая версия у него уже сложилась. Бенджамин взял отпуск в университете, чтобы поработать над очередной книгой, однако в квартире не нашлось ничего, что указывало бы на то, что он вообще над чем-то работал. Ни набросков. Ни папок с документами. Ни рукописи. Ничего, кроме нескольких слов, написанных на присланной из итальянской гостиницы открытке.

Удачи вам с вашей книгой, профессор Штерн.

Джанкомо.

Габриель достал бумажник и вытащил взятую из кладовки фотографию. Будь проклята память, не позволяющая ничего забывать. Он помнил, как Бенджамин отдал фотоаппарат симпатичной бельгийской девушке, помнил, как друг потянул его к перилам над рекой. Помнил даже, что сказал Бенджамин перед тем, как положить руку ему на плечо.

– Улыбнись, придурок.

– Это не смешно, Бени.

– А ты представь, какое лицо будет у старика, когда он увидит, как мы позируем перед камерой.

– Он надерет тебе задницу.

– Не беспокойся. Я сожгу фотографию.

Через пять минут, зайдя в ванную, Габриель сделал то, чего не сделал его друг.


Детектив Вайс жил в Богенхаузене, жилом районе Мюнхена на противоположной стороне реки Изар. Но туда он не поехал, а вместо этого, высадив израильтянина возле отеля, припарковал машину в тени на примыкающей улице и стал наблюдать за входом в отель «Опера». По истечении тридцати минут полицейский достал сотовый телефон и набрал некий номер в Риме.

– Это шеф.

Неведомый голос говорил по-английски с выраженным итальянским акцентом. Всегда одно и то же.

– Думаю, у нас может быть проблема.

– Рассказывайте.

Детектив подробно изложил события минувшего дня и вечера. Будучи опытным в ведении телефонных разговоров человеком, он тщательно избегал упоминания имен и прочих точных деталей. Кроме того, его собеседник отлично понимал, о чем идет речь.

– У вас есть возможность проследить за объектом?

– Да, но он профессионал…

– Сделайте это, – резко бросил человек в Риме. – И достаньте фотографию.

Связь прервалась.