"Анатолий Лернер. И был вечер, и было утро" - читать интересную книгу автора

масштабам детских фантазий.
И была музыка, тихая и спокойная. И струилась она из огромных динамиков
паба. И все, как умело, стремилось слиться воедино... Но дети заученно
ссорились и перекрикивали все, что имело свой голос.
Собственно, это была веселая пародия на собственных родителей. Но они
не были бы детьми, если бы не превзошли взрослых! Подростки накинулись на
отдых с таким остервенением, словно бы это был их последний день.
В пять вечера некоторые из охранников устало рухнули на зеленый ковер
травы. А впереди была вся ночь и та часть утра, которая едва предваряет
собою полдень. Дети расслабляются. Детям нужна охрана.
Солнечные блики поблекли. Куда там, этим отражениям иных миров! Пусть
там, в космосе, знают все и другим передадут: самое страшное веселье во
всей Вселенной - это на Земле!
И едва Той избежал атаки профессионала из "Чикаго Булз", ринувшегося за
мячом в его сторону, как какой-то футболист из сборной Германии или, кто
знает, Англии, - лупанул со всей своей олимпийской мощи по мячу,
врезавшему какому-то несчастному дядьке по лысине. Той замотал головой,
прочувствовав мощь удара...
...а из головы его сыпались слова. И едва он стал различать целые
фразы, как знал, что это тоже пародия.
Все и всегда - пародия. Пародия на все... тоже пародия. Но и в этом
скопище искажений, можно постараться отыскать крупицы Божественного плана.
Хотя... Хотя вероятность положительного результата всегда стремится к нулю.
...Полураздетые девки со спущенными штанами, стыдливо приставали к
горячим, перманентно возбуждающимся восточным парням. Те же, отвечали им
взаимностью и устраивали девкам ответные муки плоти...
Правда, то и дело, наступали перемирия.
Малолетки объединялись для совместных трапез. Кебабы, стейки,
гамбургеры, в невероятных количествах жарилась тут же, на многочисленных
мангалах. Казалось, некто большой и кровожадный совершал большое
жертвоприношение своим богам. И боги приняли его подношения. И теперь эти
боги готовились к пожиранию мертвой плоти. И агрессия умерщвленного мяса,
стоящая в воздухе, обволакивала и людей и богов, совместно поедающих мясо.
То там, то тут, вспыхивали ссоры, из-за куска упавшего мяса. Куска,
который никому-то особо не нужен. Куска, втаптываемого в землю кроссовками
и босыми ногами сражавшихся за справедливость героев...
- Смотри на закат. И не заводись, - говорит Той Вольдемару. Коллега по
охране смеется, не разжимая губ:
- Я уже несколько лет смотрю на закат...
Свой... Вот и сейчас, смотрю... на этих полураздетых девок и видеть в
них детей - ущербность или лицемерие пред самим собой. Но в голове-то у
меня совсем иное...
- А что иное, Вольд?
- Что иное? Что для них я уже часть пейзажа, в лучшем случае.
- А что в худшем?
- А в худшем - меня уже нет... здесь...
А я еще здесь.
- Да ты не туда смотришь! - Смеется Той.
- Посмотри, как закатывается солнце, как кровоточит Кинерет...
- Извини, - Вольд улыбнулся одними лишь глазами, - я о своем.