"Михаил Юрьевич Лермонтов. Приложения к прозаическим произведениям " - читать интересную книгу автора

взирающий на кремлевскую стену, которая ревниво отделяет его от древних
святынь России!..
На восток картина еще богаче и разнообразнее: за самой стеной, которая
вправо спускается с горы и оканчивается круглой угловой башнею, покрытой как
чешуею зелеными черепицами; - немного левее этой башни являются бесчисленные
куполы церкви Василия Блаженного, семидесяти приделам которой дивятся все
иностранцы и которую ни один русский не потрудился еще описать подробно.
Она, как древний Вавилонский столп, состоит из нескольких уступов, кои
оканчиваются огромной, зубчатой, радужного цвета главой, чрезвычайно похожей
(если простят мне сравнение) на хрустальную граненую пробку старинного
графина. Кругом нее рассеяно по всем уступам ярусов множество второклассных
глав, совершенно не похожих одна на другую; они рассыпаны по всему зданию
без симметрии, без порядка, как отрасли старого дерева, пресмыкающиеся по
обнаженным корням его.
Витые тяжелые колонны поддерживают железные кровли, повисшие над
дверями и наружными галлереями, из коих выглядывают маленькие темные окна,
как зрачки стоглазого чудовища. Тысячи затейливых иероглифических
изображений рисуются вокруг этих окон; изредка тусклая лампада светится
сквозь стекла их, загороженные решетками, как блещет ночью мирный светляк
сквозь плющ, обвивающий полуразвалившуюся башню. Каждый придел раскрашен
снаружи особенною краской, как будто они не были выстроены все в одно время,
как будто каждый владетель Москвы в продолжение многих лет прибавлял по
одному, в честь своего ангела.
Весьма немногие жители Москвы решались обойти все приделы сего храма.
Его мрачная наружность наводит на душу какое-то уныние; кажется, видишь
перед собою самого Иоанна Грозного, - но таковым, каков он был в последние
годы своей жизни!
И что же? - рядом с этим великолепным, угрюмым зданием, прямо против
его дверей, кипит грязная толпа, блещут ряды лавок, кричат разносчики,
суетятся булошники у пьедестала монумента, воздвигнутого Минину; гремят
модные кареты, лепечут модные барыни... все так шумно, живо, непокойно!..
Вправо от Василия Блаженного, под крутым скатом, течет мелкая, широкая,
грязная Москва-река, изнемогая под множеством тяжких судов, нагруженных
хлебом и дровами; их длинные мачты, увенчанные полосатыми флюгерями, встают
из-за Москворецкого моста, их скрыпучие канаты, колеблемые ветром, как
паутина, едва чернеют на голубом небосклоне. На левом берегу реки, глядясь в
ее гладкие воды, белеет воспитательный дом, коего широкие голые стены,
симметрически расположенные окна и трубы, и вообще европейская осанка резко
отделяются от прочих соседних зданий, одетых восточной роскошью или
исполненных духом средних веков. Далее к востоку на трех холмах, между коих
извивается река, пестреют широкие массы домов всех возможных величин и
цветов; утомленный взор с трудом может достигнуть дальнего горизонта, на
котором рисуются группы нескольких монастырей, между коими Симонов
примечателен особенно своею, почти между небом и землей висящею платформой,
откуда наши предки наблюдали за движениями приближающихся татар.
К югу, под горой, у самой подошвы стены кремлевской, против Тайницких
ворот, протекает река, и за нею широкая долина, усыпанная домами и церквями,
простирается до самой подошвы Поклонной горы, откуда Наполеон кинул первый
взгляд на гибельный для него Кремль, откуда в первый раз он увидал его вещее
пламя: этот грозный светоч, который озарил его торжество и его падение!