"Михаил Лермонтов. Княгиня Лиговская " - читать интересную книгу автора

вышло? он же над тобой и насмехается".
Разумеется, подобные слова не успокоят ни уязвленного самолюбия ни
обманутого сердца. Лизавета Николаевна чувствовала их истину, но эта истина
была уже для нее не нова. Кто долго преследовал какую-нибудь цель, много
для нее пожертвовал, тому трудно от нее отступиться, а если к этой цели
примыкают последние надежды увядающей молодости, то невозможно. В таком
положении мы оставили Лизавету Николаевну, приехавшую из театра, лежащую на
постеле, с книжкою в руках, - и с мыслями, бродящими в минувшем и в
будущем. -
Наскучив пробегать глазами десять раз одну и ту же страницу, она
нетерпеливо бросила книгу на столик и вдруг приметила письмо с адресом на
ее имя и с штемпелем городской почты.
Какое-то внутреннее чувство шептало ей не распечатывать таинственный
конверт, но любопытство превозмогло, конверт сорван дрожащими руками: свеча
придвинута, и глаза ее жадно пробегают первые строки. Письмо было написано
приметно искаженным почерком, как будто боялись, что самые буквы изменят


132

тайне. Вместо подписи имени внизу рисовалась какая-то египетская
каракула, очень похожая на пятна, видимые в луне, которым многие
простолюдины придают какое-то символическое значение. Вот письмо от слова
до слова:
"Милостивая Государыня! Вы меня не знаете, я вас знаю: мы встречаемся
часто, история вашей жизни так же мне знакома, как моя записная книжка, а
вы моего имени никогда не слыхали. Я принимаю в вас участие именно потому,
что вы никогда на меня не обращали внимания, и притом я нынче очень доволен
собою и намерен сделать доброе дело: мне известно, что Печорин вам
нравится, что вы всячески думаете снова возжечь в нем чувства, которые ему
никогда не снились, он с вами пошутил - он недостоин вас: он любит другую,
все ваши старания послужат только к вашей гибели, свет и так указывает на
вас пальцами, скоро он совсем от вас отворотится. Никакая личная выгода не
заставила меня подавать вам такие неосторожные и смелые советы. И чтобы вы
более убедились в моем бескорыстии, то я клянусь вам, что вы никогда не
узнаете моего имени.
Вследствие чего остаюсь ваш покорнейший слуга:
Каракула".
От такого письма с другою сделалась бы истерика, но удар, поразив
Елизавету Николаевну в глубину сердца, не подействовал на ее нервы, она
только побледнела, торопливо сожгла письмо и сдула на пол легкий его пепел.
Потом она погасила свечу и обернулась к стене: казалось, она плакала,
но так тихо, так тихо, что если б вы стояли у ее изголовья, то подумали бы,
что она спит покойно и безмятежно.
На другой день она встала бледнее обыкновенного, в десять часов вышла
в гостиную, разливала сама чай по обыкновению. Когда убрали со стола, отец
ее уехал к должности, мать села за работу, она пошла в свою комнату:
проходя через залу, ей встретился лакей:
- Куда ты идешь, - спросила она.
- Доложить-с.