"Иван Лепин. Стефан и Долбиков " - читать интересную книгу автора

глинистые раны земли - овраги.
Постоял минуту, оглядел из-под ладони родную сторонушку и зашагал по
направлению к Ивановке.
Чем ближе подходил Стефан к своей усадьбе, тем учащеннее билось сердце,
тем труднее становилось, дышать, будто кто-то невидимый сдавливал ему
горло...
То, что он увидел через несколько минут, казалось, лишило его сил. Ноги
подкосились, вещмешок сам по себе сполз с плеча, а рука, державшая ватник,
обессиленно опустилась. Не было не только хаты, пуньки, закута. Сгорел
плетень, сгорела яблоня под окном. Все сгорело дотла. Осталась только кучка
закопченного кирпича - на месте бывшей печи.
Стефан поднял обломок кирпича, влажный, почерневший, поднес к губам,
поцеловал.
Навернулись слезы, и он сделал невероятное усилие, чтобы не
расплакаться.
Заметил ухват, втоптанный в хлам и пепел. Подумал: "Почему его никто не
взял? Или никому не нужен?" Но тут же догадался: "Ах, да, есть ведь правило:
не брать с пожарища и гвоздя. Иначе в своем доме беды не миновать". В
детстве он, помнится, принес из соседнего хутора, где случился пожар,
совершенно новые клещи. Мать, когда узнала, откуда они, испугалась, стала,
молиться, а потом с руганью вытурила Стефана из дома и приказала немедленно
отнести клещи обратно. "Ты что, супостат, - кричала она вслед, - захотел,
чтобы и мы погибли в огне?"
Стефан поднял с земли свои вещички и, сутулясь, побрел дальше - к брату
Максиму. При этом горестно думал: "Был я Стефаном Бездетным, стал теперь еще
и Бездомным".

6

Максим был на одиннадцать лет старше Стефана - зимой ему исполнилось
пятьдесят пять. Мобилизации по причине возраста он не подлежал и все
шестнадцать месяцев оккупации провел дома. Он не запятнал свою фамилию
работой на немцев, хотя и не раз ему - даже с угрозой - предлагали стать то
старостой, то полицейским. Правда, летом сорок второго года он таки пособил
старосте собирать налог. Но тем самым - был такой уговор со старостой - он
спас семнадцатилетнего сына от угона в Германию. Да и налог-то собирал
Максим только со своей десятидворки. Лишнего не требовал, по-людски
поступал, по-свойски. Так что, когда немцев в феврале сорок третьего года
изгнали, наши власти не признали со стороны Максима противозаконных
действий.
Теперь он работал в колхозе животноводом. Скота, правда, в "Хлеборобе"
было всего ничего: с десяток коров, четыре вола, три лошади, но и за ними
нужен был хозяйский присмотр, а хозяином Максим был неплохим.
Когда Стефан постучался, Максимова семья обедала. Из общей миски ели щи
со свежей крапивой, забеленные сметаной. На загнетке остывала большая
сковорода: покрытая желтоватой корочкой толченая картошка, смешанная с
яйцами. От нее исходил аппетитный дух.
Ольга, жена Максима, задернула на загнетку занавеску и пошла открывать
дверь.
Через несколько секунд она испуганно влетела в хату и запричитала: