"К.Н.Леонтьев. Хризо" - читать интересную книгу автора

- Душка Йоргаки, я его не люблю и не хочу!
В этих слезах застала ее мать, вслед за матерью пришел и отец. Я сказал
им в чем дело...
Отец, конечно, был очень польщен предложением Ро-зенцвейга; улыбаясь
лукаво, ободрил сестру, как будто и сомнения не могло быть в ее согласии. Он
думал, что сестра плачет от смущения и неожиданности.
- Нехорошо ты сделал, Йоргаки, что ей сказал прежде, чем нам с матерью.
Вот она, глупенькая, испугалась. Или, может быть, в России мода такая? Если
у таких знатных господ, как русские, так делают, пускай и мы по моде пойдем!
Ну, Хризо! Смотри, как станешь ты мадамой, нам, простым людям, бал задай. Я
сам с тобой такую смирниотику[1] обработаю, что страх будет! Э! До каких пор
стыдиться будешь?
- Я не стыжусь, - отвечала Хризо.
-  Так что же молчишь?
-  Я не хочу его.
-  Что с тобой! - сказала мать. - Человек тихий, высокую должность
имеет.
-  И выше еще пойдет, - перебил отец.
-  И выше пойдет, - сказала мать. - Болен он; да и то поправился,
кажется, теперь...
-  Не хочу, - отвечала Хризо. - Отчего?
-  Не люблю.
Встала, опять заплакала и вышла. Мы переглянулись; пожал отец плечами;
мать говорит:
-  Вот будет нам стыд большой! Как же ему сказать?
-  Постой, постой! - сказал отец. - Подумает два-три дня и поумнеет.
Но с Розенцвейгом ждать нельзя было и дня. Он требовал от меня  "да" 
или  "нет".  Когда я рассказал ему искренно, как все было, он не удивился и
как будто не огорчился нисколько; как сидел, погрузившись в большое кресло,
так и остался. Только вздохнул и сказал сухо:
-  Я, по правде сказать, этого не ожидал.
-  Кто ж этого мог ожидать, - отвечал я.
- А следовало ожидать, - продолжал Розенцвейг, - большая ей охота за
чахоточного идти. Что она, "обмена идей", что ли, будет во мне искать? Она,
поверьте, в кого-нибудь влюблена... И прекрасно делает.
Я ушел; он не пошевельнулся с кресла. Бедный Розенцвейг! Какая досада!
Неужели она точно в кого-нибудь влюблена? Я до сих пор не замечал.
12-го августа.

Долго у нас было все по-прежнему. Я просил родных моих не говорить
никому о том, что случилось, хотя и боюсь, чтоб отец мой, по живости
характера и отчасти из тщеславия, не высказал кому-нибудь из приятелей свою
досаду на дочь. Мне кажется, Рустем-эффенди уже знает об этом, потому что
вчера встретил меня и, между прочим, лукаво спросил:
-  А что, секретарь русский, как теперь, в своем здоровье?
Я говорю: "лучше".
-  Хороший, - говорит, - человек; аккуратный человек; в срок все
платит, что из магазина у меня берет. И смирный человек; русские - люди
хорошие.
Слушая эти похвалы, я подумал "Никогда он ни о русских не говорил, ни о