"К.Н.Леонтьев. Средний европеец как орудие всемирного разрушения " - читать интересную книгу автора

английских писателей, например, у Диккенса.
Если бы в романе "Копперфильд" не был замешан энергический, блестящий и
благородный, несмотря на свои пороки, Стирфорт, если бы не было его гордой и
несчастной матери, если бы не было, одним словом, аристократического элемента,
--
выиграл роман или проиграл бы?.. Я думаю, что много проиграл бы. Беранже
вдохновлялся военной славой республики и 1-й империи. Шатобриан религией и
томительной романтической тоской разочарования, до которого агрономам и
фабрикантам не должно быть и дела. Ламартин, которого, вместе с живописцем
Ingres, Абу считает для своего прогресса столько же необходимым, сколько лучшего
химика и механика, вдохновлялся подобно Шатобриану церковной поэзией, верой и
аристократический дух в нем силен; такой поэт прогрессистами должен бы считаться
или вредным, если он влиятелен, или ничтожным и презренным. На что же он и ему
подобные господину Абу?
Абу в одном месте очень жалуется на грубость французских крестьян, описывает,
как мужик бьет крепко ломовую лошадь свою; как молодые крестьяне грубо ухаживают
за девушками... Он желает, чтобы прогресс сделал их поскорее похожими на него
самого, буржуазного наследника прежней барской любезности. Об этом у него целый
(немного хамовато-любезный) разговор с дамой. Крестьяне кое-где во Франции,
конечно, еще грубы и наивны; еще более их, разумеется, были грубы и наивны
южноитальянские рыбаки в начале этого века. Однако в среде этих рыбаков Ламартин
встретил свою "Грациеллу", изображение которой считается одним из лучших
созданий его.
Что касается до живописца Ingres и до других художников XIX века, то и они
вдохновлялись не буржуазным вечером или обедом, на котором Абу любезничал бы о
прогрессе с какой-нибудь мещанкой нашего времени, но все такими явлениями жизни,
которые без разнообразия убеждений, быта и характеров немыслимы. Один изображал
чудесный переход евреев через Красное море; другой - борьбу гуннов с римлянами;
третий - сцены из войн консульства и империи; четвертый - сцены из ветхозаветной
и евангельской истории...
Если то, что в XIX веке принадлежит ему исключительно или преимущественно:
машины, учителя, профессора и адвокаты, химические лаборатории, буржуазная
роскошь и буржуазный разврат, буржуазная умеренность и буржуазная
нравственность, полька tremblante, сюртук, цилиндр и панталоны, - так мало
вдохновительны для художников, то чего же должно ожидать от искусства тогда,
когда по желанию Абу не будут существовать ни цари, ни священники, ни
полководцы, ни великие государственные люди... Тогда, конечно, не будет и
художников,
О чем им петь тогда? И с чего писать картины?..
Книга Абу - книга легкая и поверхностная; но поэтому самому многолюдной читающей
бездарности весьма доступная, и она теперь переведена даже и по-русски.
Поэтому мы и остановились на ней несколько дольше, чем бы она заслуживала при
тех серьезных вопросах, которые нас занимают.
Напоследок заметим и еще одно.
Абу посвящает книгу свою г-же Ж. Санд. Преклоняясь перед ее гением, он говорит:
"Я сознал, что я уже человек немолодой, великим человеком никогда не буду (еще
бы! [А ведь, значит, когда-то надеялся; с лакейским неглиже!]); но я не лишен
здравого смысла и предназначен собирать крошки, упавшие со столов Рабле и
Вольтера".
Г. Абу точно не лишен той мелкой наблюдательности, которая часто свойственна