"К.Н.Леонтьев. Моя литературная судьба (Автобиография Константина Леонтьева) " - читать интересную книгу автора

Любимов; поговорите с ним; я не имею там влияния. Он другое дело, он профессор,
генерал, действительный статский советник. Поговорите с ним".
Кончился Воскобойников.
Опять Любимов. Надо было дня два-три бегать по Москве искать его. Все это
еще в
первые две-три недели после моего приезда; где ж мне было примениться к тому,
когда и где всех этих людей застать.
Наконец, просидевши часа три в лицее П.М. Леонтьева, я там уловил эту
ускользающую серую штучку - Любимова. Он всегда очень любезен, впрочем; сел со
мной в сторонке, и когда я сказал ему о "Складчине", он одобрил и отвечал:
"Одиссей ваш, я думаю, скоро будет набираться; я полагаю, что можно будет
пустить его в следующей книжке (в ноябре), и когда будет к сроку и эта статья
готова, то кажется, что можно и ее в той же книжке напечатать... Тем более что
вы подписываетесь под статьями Константинов. Вот как будто два лица!"
Я успокоился, и хотя денег у меня оставалось уже очень немного, но я надеялся,
что можно будет сделать так, чтобы новые мелкие работы шли на прожиток, а
Одиссей, Болгарский вопрос, Матвеев (если мы, наконец, сойдемся в этом с
редакцией) - служили бы на погашение долга в 4000 рублей, который накопился за
два года мои в Царьграде, благодаря неаккуратности редакции в ответах на мои
письма и телеграммы, благодаря моему увлечению восточной политикой и моей любви
к церкви.
На другой день я заплатил 3 рубля за "Складчину" и сел писать.
IV
До сих пор я говорил все об отношениях моих к Каткову и Леонтьеву. Но я
знакомился и имел дело в то же время и со многими другими лицами. С Погодиным,
И. Аксаковым, кн. Черкасским, Самариным, B.C. Неклюдовым, позднее с Бодянским и
княг. Трубецкой, к которой у меня было письмо от кн. А.М. Голицыной.
Любопытно вот что: у Каткова я был какой-то пролетарий, труженик, подчиненный,
должник неоплатный, ищущий еще денег, человек, бывающий только по делу. У других
я был гость, консул на Востоке, у Погодина даже замечательный человек, почти
авторитет по делам Востока.
Когда я виделся летом с Погодиным, мне достаточно было сказать ему: "Я писал
также статьи о панславизме под именем Константинова", чтобы он оживился и
воскликнул: "Так вы бы сразу и сказали! Помилуйте, я старик больной, умирать
каждый день собираюсь. Время сочтено. Но теперь, когда я знаю, кто вы именно, я
готов с вами сколько угодно сидеть".
Вскоре после приезда моего в Москву я поехал к нему на Девичье Поле. Он принял
меня опять очень внимательно и попросил меня изложить вкратце, но не спеша, мою
теорию вторичного упрощения. Я заметил ему на это вот что: "Вы, кажется, были
всегда против аристократии и привилегий, а у меня, даже вовсе неожиданно для
меня самого, вышло заключение в пользу аристократии и привилегий".
Он сказал, что научные взгляды меняются и что он мог и ошибаться.
Я начал ему излагать свою систему. Пришлось, беспрестанно удерживая себя от
увлечений и подробностей, говорить подряд, я думаю, час, если не более.
Бот тут я увидал, что значит долгая привычка ко вниманию и умственному труду.
Этот больной старец во все время не сводил с меня глаз, не перебивая, не
шевелясь и все слушая. Глаза его не выражали ни малейшего утомления; они были
светлы и внимательны.
Сколько бы из моих очень умных и молодых друзей и приятельниц стали бы
невнимательны, или зевнули бы не от скуки непременно, а от телесного утомления,