"К.Н.Леонтьев. Моя литературная судьба (Автобиография Константина Леонтьева) " - читать интересную книгу автора

этой современной умеренно-прогрессивной, умеренно-либеральной дряблости, мелкой
учености и жалкого бесцветно-профессорского джентльменства новейшего времени,
которого я терпеть не могу за его бесхарактерность.
Кривой, старый хохол и хитрый кутейник Бодянский, который живет как часы или как
Кант, мне гораздо больше нравится.
Что касается до Воскобойникова, то он не так боязлив, по-видимому, как Любимов,
но сказать, что он такое со своими Усами - еще труднее. Так, что-то такое
нынешнее, скучное.
Я слышал, что он хороший исполнитель у Каткова, но сам ровно ничего не значит.
Катков сказал мне, что определенного жалованья помесячно давать нельзя, ибо
нельзя знать, какая будет нужна работа. "А работа для Вас всегда найдется у нас,
- сказал он еще раз. - Можно будет политику Вам поручить". Он сказал мне,
чтобы
я поговорил с Воскобойниковым, не найдет ли он мне дела в газете. Легко сказать
у них: "поговорите с тем-то", но где и когда? Все они до того спешат, до того
озабочены, что только добиваться встречи и разговора, и то уже какая-то
унизительная мука для человека, непривычного к суетам и нытью литературного
пролетариата.
Я раза два-три просиживал в редакции по несколько часов; работы мне никто
никакой не предлагал; я думал, что у них будет так же, как у нас в министерстве
или в посольстве. Пришел человек 1-й, 2-й раз на службу; сейчас ему дают работу
и он спокоен, и дело идет. Он скоро может представить доказательства своей
аккуратности, прилежания, ума. Но я напрасно ждал неделю, напрасно просиживал в
редакции, теряя время, дорогое мне для романов и больших статей, целые утра. Все
секретари и мелкие сотрудники, корректоры, ломовые чтецы иностранных газет,
разные художественные фигуры, молча что-то умеренно-прогрессивное мыслящие в
углах, знали свое дело, а я все не узнавал и никто мне его не указывал.
Скучный Воскобойников с усами, у которого я наконец имел счастье просидеть около
часа в кабинете, сказал мне так: "Трудно теперь найти такое занятие, которое
давало бы рублей 200 в месяц. Но прежде всего советую Вам иметь инициативу, тот
из сотрудников, кто сам задумал написать что-нибудь для газеты или журнала, не
обратится к Вам, а предложит Каткову свои собственные услуги".
Я задумался немного и сказал ему: "Не написать ли что-нибудь по поводу
"Складчины", которая была издана в пользу самарцев. Хотя это и не новость, но я
только недавно прочел ее и меня поразило в этой книге вот что: все, что в ней
история, воспоминание, правда, то представляет русскую жизнь скорей в хорошем
виде, чем в дурном. Все, что в ней вымысел, творчество носит отрицательный,
грубый, насмешливый или плоский характер. Это замечание я сделал уже давно; я
уже давно говорю, что если французская литература ищет всегда возвысить тон и
краски изображаемой жизни, то русская, напротив, никак не может даже и до
реальной жизни дорасти. Сначала Гоголь приемами, а революционеры позднее и
настроением точно будто атрофировали, заморозили нас, подстригли нам крылья, и
в
этой книге "Складчина" из очерков и повестей только и есть две неотрицательных;
Кохановской - Кроха словесного хлеба и Тургенева - Живые мощи. Да и то "Живые
мощи" очень грустны. Это вопрос очень интересный и капитальный; в такой статье
можно коснуться кратко всей нашей литературы за последние 20--30 лет. Не надо
называть статьи "О Складчине", а по поводу книги "Складчина" Воскобойников
сказал: "Это правда, что в этом смысле много можно интересного сказать. Но эта
статья будет велика, ее надо в Вестник, а в дела Вестника я не мешаюсь. Там г.