"К.Н.Леонтьев. Моя литературная судьба (Автобиография Константина Леонтьева) " - читать интересную книгу автора

понравилось; во-первых то, что он вовсе не всем восхищается в нынешней Европе и,
видимо, предпочитает остатки старой; вовсе не все ему кажется там
комфортабельным и, наконец, он даже паспорты русские хвалит; а я тоже рад и
паспортам и всему тому, что хоть чем-нибудь отделяет нас от современной Европы,
хотя бы это что-нибудь и само было западного источника.
Что касается до мнения Берга обо мне как о писателе, то он принадлежит к числу
тех рассеянных по лицу земли моих почитателей, которых, как я с каждым днем
убеждаюсь, вовсе не мало, хотя мне от этого и ничуть не легче в литературном
отношении.
В 69-м (кажется) году Берг, встретивши мою племянницу Машу у Кашпиревых на
вечере в Петербурге, сказал ей, что он в восторге от статьи моей Грамотность и
Народность ("Заря"), называл эту статью "высокохудожественной" и собирался даже,
не будучи знаком со мной, писать ко мне и благодарить меня за нее. В первые же
недели моего приезда в Москву мы познакомились в редакции.
Катков перебрался уже на свою ужасную лестницу в университетской типографии. Я
пришел раз туда и увидал, что какой-то высокий молодцеватый мужчина средних лет,
свежий, белокурый, немного немецкой физиономии, говорит с Катковым. Потом ко мне
подошел кто-то и сказал: "Ф.Н. Берг просит меня познакомить его с Вами". Мы
поговорили; потом он зашел ко мне, и мы после двух посещений стали как свои
люди. Он приехал в Москву по делам на время: он долго прожил в каких-то лесах
Олонецкой, Архангельской или Вологодской губерн.; там, говорил он, у него
лесопильный завод. Он уехал, по-видимому, туда в 60-х годах, именно около того
времени, должно быть, когда все, что любило изящное и поэзию и не успело
составить себе положения прежде, бросило в отчаянии искусство, эстетику, бежало
из России, умирало, шло в Польшу и т. п., это было то время, когда я,
промучившись с полтора года в Петербурге, уехал в Турцию, когда Аполлон
Григорьев совсем спился с горя и в самом Петербурге пропадал долго без вести,
когда Вс. Крестовский поступил в юнкера, скульптор Шредер разбил свои глиняные
chef d'oeuvres и бежал в Бразилию и т. д.╖
Берг сказал мне, что все мои сочинения у него собраны и переплетены особо.
Он
сказал мне также, что Вс. Крестовский, друг его, в "Русском Вестнике"╖, прежде
всего, ищет моих повестей. Говорил много и другого в таком же духе.
Он уговорил меня оставить гостиницу Мамонтова и перейти на Тверскую в новую и
небогатую гостиницу "Мир", которую держит очень добрая француженка мадам Шеврие.
"Это будет, - говорил он, - гораздо дешевле и лучше потому, что с ней можно
лично сойтись и видеть от нее всякие уступки и внимание". Я ему за это до сих
пор очень признателен. Правда, что в тяжелом моем положении мадам Шеврие
оказалась мне не раз почти другом и чуть не благодетельницей.
Как только я перешел к ней и условился с ней помесячно, так мне стало полегче на
сердце, и я, не откладывая больше, хотел приняться за работу помесячно для
Русского Вестника или Ведомостей.
Редакцию Каткова понять не легко. Редактором Вестника, напр., считался профессор
физики Любимов, главным распорядителем по Ведомостям - некто Воскобойников. А
между тем Любимов, кажется, ничего не значит, на Каткова влияния имеет мало и
точно всех и всего боится. Когда мне приходилось говорить с ним о наших делах и
счетах, он все жался, кидался куда-то, стыдился, не кончал фраз или кончал их
испуганным топотом каким-то и ни минуты не держал головы покойно, а избегая
встречи глаз, все вертел шею туда-сюда. Маленький, серый, бледный, гладко
выбритый, испуганный, он со своими дюжинными речами может служить образчиком