"Леонид Леонов. Последняя прогулка (Фрагменты из романа)" - читать интересную книгу автора

моего пера в художественном оформлении ее дружка, все того же Никанора
Втюрина. Его соавторству и надо приписать коекакие несуразные с транности,
неподобающие обласканному стипендиату. Причудливая внешность заключительной
человеческой модели, как ее увидела Дуня, пояснялась у него тем, например,
что все мы, порознь и в совокупности, целеустремленной деятельностью своею
как бы ваяем себя и к финалу, переболевшие различными безумствами, вместе с
иммунитетом принимаем отпечаток поиска, служившего смыслом и средством
нашего существованья. Дальше последовала идейка еще завиральнее, будто
всемирное счастье осуществимо лишь через стандартность потребностей, а не
желаний, то есть на соответственно одинаковом уровне уморазвития. Так что
ценою некоторых превращений наконец-то добытое равенство людей состояло лишь
в отвычке замечать повсеместное вкруг себя неравенство, коим самовластная
природа пользуется при отборе нужных ей образцов.
- Подумать только, - закруглил свое предисловие Никанор,- что целая
история ушла на обретение простенькой способности - при подъеме в гору
примириться с неизбежностью срывающихся с кручи!.. - А его сопроводительная
усмешка показала мне, как мало мы, за недосугом, всматриваемся в глаза и
души подрастающей смены.
Видимо, в оправданье некоторых сомнительных подробностей Никанор начал
с предуведомленья, что за краткостью пребыванья на краю времени его подружке
не удалось вникнуть в положительные стороны тамошнего существования.
Соблазнившись предоставившейся возможностью кинуться в необъятный простор
перед собою, где не обо что разбиться, Дуня в особенности долго гнала ленту
времени вперед, все подхлестывала, - когда же туманное мельканье
порассеялось и последняя картинка замерла, вокруг простиралась безветренная
и ровная, глазу зацепиться не за что, немыслимая сегодня пустыня в багровых
сумерках, на исходе дня. Кроме раскиданных по местности выпуклых дисков
непонятного назначенья, ничего примечательного не виднелось кругом, лишь
подпухшее, слегка кособокое нечто сидело на нашесте горизонта, как больная
красная птица. То и был непрестанный некогда, благодетельный взрыв под
названием солнце.
Похоже, что мой рассказчик шибко приукрасил наблюдения своей подружки.
Явно неправдоподобный ландшафт ее виденья, климатически несовместимый со
вписанной в него живой действительностью, объяснялся, по .Никанору,
плачевным состоянием центрального светила, хотя именно потому вряд ли уже
способного прогреть почву для жизни даже на бактериадьном уровне. Тем не
менее якобы и в преклонном возрасте, пусть в малую долю прежнего накала, оно
еще трудилось. Все промежутки меж помянутых колпаков, оказавшихся выходными
люками подземных жилищ, поросли там подобием низкой пластинчатой травки,
некой маршанции, как по Лунину описанию выяснил у знакомого ботаника
студент. Правда, наличие покатых крышек, видимо, еще от наших смотровых
уличных колодцев, подтверждается и другим общеизвестным очевидцем,
пoбывавшим там раньше Дуни. Несходство же других подробностей могло бы,
конечно, проистекать и от разности широтносуточных координат наблюдения. Но
что касается социальной вражды, якобы принявшей к тому времени самые
жестокие формы, ее надо целиком приписать фантазии именитого Дунина
предшественника, так как суровые, мягко сказать, условия тогдашнего бытия
должны были неминуемо пригасить общественные конфликты всякого рода... Зато
одинаково убегали в закат дорожки дисков с тусклым кирпичным отблеском
одряхлевшего светила, уже настолько беспомощного, что от жуткого одиночества