"Евгений Ленский. Вокруг предела" - читать интересную книгу автора

определяемое как "Трофимов". Это что-то, постоянно меняющее зыбкие,
струящиеся облики, то слегка угадывалось, то явно проступало, перетекало из
одной личины в другую и связывалось воедино только сочетанием букв:
"Т-р-о-ф-и-м-о-в". Но Сергея Павловича это не смущало, он-то знал, к кому и
зачем обращается.
Вопросов было немного. Трофимов ясно видел листок бумаги в клеточку, на
котором они были написаны на манер вопросов к школьному сочинению:
"1. Чей был Зов?
2. Куда?
3. Почему я догадался, что это Зов?
4. Как я узнал, что мозаичный рисунок на полу - пентаграмма, если до
этого ее никогда не видел?
5. В какую черту слились линии моей судьбы?"
Из всех вопросов, прочитанных Трофимовым размеренно, как для диктанта,
Трофимов-другой ответил только на последний, да и то косвенно. Он вытянул
перед собой руку и плавно провел ею справа налево. Сергей Павлович,
зачарованный, смотрел за тем, как проплывающая перед ним рука была то
короткопалой мощной дланью воина; то холеной нежной женской ручкой; то
нервной, украшенной бриллиантами рукой богача; то с искривленными и
покрытыми мозолями пальцами. Захваченный этим, он не сразу заметил, что за
рукой остается светящаяся черта. Когда Трофимов-второй опустил руку, черта
повисла в воздухе слегка подрагивая и постепенно как бы накаляясь - от
зеленоватого свечения до ослепительно белого. Подрагивания переходили в
корчи, линию изгибало, переламывало в разных местах, пока перед Трофимовым
не повисла, слегка покачиваясь и рассыпая бесчисленные искры, перевернутая
изогнутыми концами по солнцу свастика. Первую мелькнувшую мысль Трофимов не
поймал, но вторую додумал до конца. Он вспомнил, что свастика с повернутыми
по солнцу концами - знак добра у древних зороастрнйцев, и уже спокойно
наблюдал, как она разворачивается в стрелу, указывающую направо. И это не
было стрелой Аримана, именуемого иначе Андора-Маныо. Стрела медленно
растаяла, и вместе с ней растаял и исчез Трофимов-второй.
Остаток ночи сны были обычными, снившимися Сергею Павловичу уже не
первый год. Его опять тащили на костер в нелепой хламиде и колпаке, расшитом
языками пламени, за ним гонялись пустые рыцарские латы, из которых валил
дым, бородатый детина в одежде из плохо выделанных шкур и в рогатом шлеме,
заносил над ним огромный двуручный меч. Короче, все привычное, обыденное и
даже отчасти скучное.
После каждого эпизода Трофимов слегка просыпался, морщился и засыпал
снова. Ветер сотрясал избушку, врывался в щели и выл.
В одно из просыпаний Трофимов помянул недобрым словом особенно сильный
порыв, хлестнувший холодом по лицу, и пожелал ему провалиться. По странному
совпадению именно в этот момент циклон над Западной Сибирью начал смещаться,
что повлекло за собой массу разнообразных последствий. Применительно же к
Трофимову это обернулось тем, что ветер, сотрясающий город, изменил свое
направление, правда, незначительно, всего на несколько градусов. Но между
осью его движения и домиком, где спал Трофимов, теперь стеной встала чудом
сохранившаяся роща столетних дубов - вторгшийся в "Шанхай" язык больничного
парка. Роща приняла ветер на себя, и в домике сразу стало теплей и тише.
Может быть поэтому Трофимову приснилась Катя, тайну странного и трагического
знакомства с которой он так и не разгадал. Может быть, уже тогда начинался