"Станислав Лем. Кибериада (Авт.сб. "Непобедимый. Кибериада")" - читать интересную книгу автора

красоте не имела себе равных. Обожал этот король мундиры и золотые шнуры,
лампасы и султаны, латы и эполеты. Он был и вправду очень впечатлительным
- каждый раз, как спускал на воду новый броненосец, так прямо весь дрожал.
Щедро швырял деньги на батальную живопись, а оценивал он картины - из
патриотических побуждений - по количеству павших врагов, и поэтому на
панорамах, которых в его королевстве было несметное множество,
громоздились до самого неба горы вражеских трупов. В повседневной жизни
соединял он абсолютизм с просвещенностью, а строгость с великодушием.
В каждую годовщину своего вступления на трон проводил король Мегерик
реформы. То велит украсить цветами все гильотины, то - смазать их, чтобы
не скрипели, а то - позолотить их ножи, а одновременно и наточить - из
гуманных соображений. Натура у него была широкая, но расточительности он
не одобрял, а потому особым декретом стандартизовал все тиски и дыбы,
колья и кандалы. Казни неблагонадежных - не часто случавшиеся, впрочем, -
совершались шумно и пышно, в строю и в порядке, с исповедью и отпущением
грехов, среди марширующих каре в лампасах и помпонах.
Была также у этого мудрого монарха теория, которую он воплощал в жизнь,
а именно теория всеобщего счастья. Известно ведь: человек не потому
смеется, что ему весело, а потому ему весело, что он смеется. Когда все
говорят, что дела идут хорошо, настроение сразу подымается. Так что
подданные Мегерика обязаны были, для собственного же блага, вслух
повторять, что дела у них идут прямо-таки изумительно, а прежнюю туманную
формулировку приветствия "Добрый день!" король заменил более полезной -
"Как хорошо!", причем детям до четырнадцати лет разрешалось говорить
"Хо-хо!", старцам же - "Хорошо как!". Мегерик радовался, наблюдая, как
крепнет дух народа, когда, проезжая по улицам в карете, имеющей форму
броненосца, видел восторженные толпы и приветствовал их мановением
монаршей руки, а люди наперебой кричали: "Хо-хо!", "Хорошо как!" и
"Чудесно!".
Был он, собственно говоря, демократичен по натуре. Безмерно любил
затевать короткие удалые беседы со старыми служаками, что огонь и воду
прошли, жаждал боевых историй, которые рассказывают воины на привалах, а
иной раз, давая аудиенцию какому-нибудь иностранному сановнику, ни с того
ни с сего трахал себя скипетром по колену и кричал: "Наша взяла!", или
"Заклепайте-ка мне этот броненосец!", или же: "А побей меня пуля!". Ибо
ничем он так не восхищался, как бодростью и силой, мужеством привычным,
ничего так не любил, как пироги на водке с порохом, сухари и зарядные
ящики, а также картечь. Поэтому, когда грусть его одолевала, приказывал
Мегерик, чтобы перед ним маршировали войска и чтобы пели солдаты песни
"Армия наша нарезная", "В металлолом мы жизнь свою сдаем", "Зазвенела
гайка, битвы ожидай-ка" или старую знаменитую "Эх, я смажусь, подбодрюсь,
рысью на штыки помчусь!". И велел он, чтобы, когда умрет, старая гвардия
пропела над гробом его любимую песню "Старый робот заржавеет".
Клапауциус не сразу попал ко двору великого монарха. В первом же
селении, какое встретилось на пути, он стучался в разные дома, но нигде
ему не отворяли. Наконец увидел конструктор на совершенно пустой улице
малыша, который подошел к нему и спросил тоненьким голоском:
- Купите? Дешево продам.
- Может, и куплю, но что? - спросил удивленный Клапауциус.
- Шекретик гошударштвенный, - ответил, шепелявя, ребенок и из-под полы