"Гертруд фон Лефорт. Венок ангелов ("Плат Святой Вероники" #2) " - читать интересную книгу автора

- Леса.
- Стало быть, "голубой цветок" *, - сказал он. - Да, конечно, это на
тебя похоже.
______________
* Символ поэзии в романе Новалиса "Генрих фон Офтердинген" (1802), с
тех пор символ романтической поэзии и связанной с ней тоски по бесконечному.

Это прозвучало как-то неуверенно; в то же время он как будто прибавил
что-то на нашем беззвучном, упоительном языке, и тем не менее он явно не
собирался искать вместе со мной этот цветок. И когда я в конце концов, не
выдержав, в отчаянии спросила его - а мы как раз собирались на лекцию о
немецкой лирике, - смогу ли я вообще понять профессора, не повидав перед тем
немецкого леса, он ответил: напротив, как раз увидев немецкий лес, я тем
более не пойму профессора - сегодняшние профессора не видят никакого леса,
они видят только свои книги.
У меня не осталось больше сомнений: он всячески искал повода отсрочить
нашу прогулку по окрестностям, и чем сладостней становилось наше сознание
взаимной сопричастности, тем труднее ему было решиться на эту прогулку. Даже
мой опекун, несмотря на свою занятость, кажется, заметил это. За обедом или
ужином - это по-прежнему была единственная возможность общения с ним - он
теперь часто заводил разговор о живописных окрестностях Гейдельберга.
Правда, в отличие от Энцио, он не спрашивал, что мне нравится в Германии
больше всего, а заявлял без обиняков:
- Вас, конечно же, тянет прежде всего в немецкий лес? Или, скажем
прямо, на поиски "голубого цветка"!
А когда я со смехом подтверждала его предположение, он продолжал:
- Но почему же Энцио не позаботится о том, чтобы вы по крайней мере
могли нарвать фиалок? Отчего этот педант все время сидит вместе с вами на
лекциях?
И он принимался рассказывать о том, что в долине Неккара скоро зацветут
ландыши - бесчисленное множество ландышей, ароматом которых можно было бы
наполнить весь Гейдельберг! Он описывал места, где они начинают цвести
раньше или где их действительно несметное количество. Очевидно, он не
принадлежал к тем профессорам, о которых Энцио говорил, что они не видят
ничего, кроме своих книг! Он знал лес и любил его, он разбирался в его
цветах не хуже, чем в великих поэтах и мыслителях, хотя часто до глубокой
ночи занимался "своими книгами". Просыпаясь иногда среди ночи, я видела в
темном саду отблеск одинокого огня, горевшего в его кабинете. Высокие стволы
деревьев с серьезной торжественностью выстроились полукругом перед моим
окном, напоминая галерею, окаймлявшую наш маленький дворик в Риме, где
ласково шелестел мой добрый друг фонтан, струя которого, с тоской рвущаяся
ввысь, всегда казалась мне светлым крылом черной земли. Иногда я думала, что
этот одинокий полуночный свет тоже чем-то похож на крыло, и мне становилось
еще радостнее при мысли об обещании Энцио взять меня с собой на лекцию моего
опекуна. Самой спросить у него разрешения посетить его лекцию я не
решалась - до сих пор я всегда говорила с ним только в присутствии Зайдэ, и
это странным образом меня сковывало, хотя я не смогла бы объяснить почему.
Однажды, например, когда мой опекун вновь заговорил со мной о лесе и о
ландышах, он, похоже, и сам почувствовал тоску по ним, потому что вдруг
встал и сказал: