"Морис Леблан. Золотой треугольник" - читать интересную книгу автора

напрягся.
Внизу Коралия остановилась. Нерешительности в ней не было и следа,
казалось, она только колебалась, выбирая лучший способ действия. Вдруг
взгляд женщины наткнулся на кинжал, выпавший из рук полковника. Бельваль
вздрогнул. Он уже не сомневался, для чего ей понадобился кинжал... Жажда
убийства читалась в ее глазах, и, встретившись с ними, Эссарец заметался,
стараясь освободиться от обвивавших его тело веревок.
Коралия приблизилась к мужу и быстрым движением подняла кинжал. Он
повернул голову и смотрел на нее. Женщина сделала еще два шага.
Капитан не знал, какую роль выбрать в разыгравшейся на его глазах
мрачной драме. Нужно ли вмешаться? Помешать ли Коралии убить мужа или,
наоборот, разрядить свои пистолет в его ненавистную голову?
Нужно сказать, что с самого начала в чувствах Патриция преобладало
острое любопытство... Не то банальное любопытство, которое заставляет людей
трепетать, соприкоснувшись с чужой тайной, но любопытство человека любящего,
желавшего проследить движения души любимого существа... Он желал знать, на
что способна женщина, которую он боготворил и которая в силу обстоятельств
должна взять на себя так много и выказать так много холодного спокойствия в
минуту решения.
Что заставляло ее так действовать? Месть? Ненависть?
Коралия подняла руку. В глазах мужа, устремленных на нее, не было ни
мольбы, ни угрозы... Он, казалось, тоже решился и ждал.
Старый Симон, которого полковник так и не развязал, приподнялся на
локтях и с ужасом следил за ними.
Поднятая рука Коралии, казалось, выбирала место, куда ударить. Но в
глазах ее понемногу ослабевала решимость, и Бельваль видел, как к его
Коралии возвращалась, если не нежность, то, по крайней мере, так пленявшая
его в ней женственность...
"Ах, матушка Коралия! Матушка Коралия! - думал он. - Вот теперь я тебя
узнаю снова. И какое бы право ты не имела убить этого человека, все же ты не
убьешь... И я рад".
Рука женщины медленно опустилась, лицо приняло прежнее выражение, и
Бельваль догадался, что чувство облегчения понемногу приходило на смену
жажды убийства. Она осматривала кинжал с удивлением человека, только что
очнувшегося от страшного сна. Склонившись над мужем, Коралия перерезала
путы. Она делала это почти с отвращением, избегая его взгляда и стараясь не
дотрагиваться до него. Одна за другой веревки были разрезаны.
И тут произошло нечто поразительное. Эссарец, который только что
перенес нестерпимые мучения и которого жгла еще боль, спотыкаясь на голых,
обожженных ногах, бросился к телефону и схватил трубку аппарата, как
голодный хватает кусок хлеба. Казалось, в этом было его спасение,
возвращение к жизни...
- 40 - 39! - закричал в трубку Эссарец.
Потом повернулся к жене и приказал:
- Уходи!
Но она сделала вид, что не слышит, развязывая Симона.
- Алло, барышня! Поскорее 40 - 39!
И повторил Коралии:
- Уходи же, я тебе говорю. И ты, Симон...
Тот приблизился к Эссарецу, намереваясь ему что-то сказать, но