"Алексей Лебедев. Тетя Зося." - читать интересную книгу автора

чертовой матери.
В автобусе кроме меня было еще шесть человек: водитель-татарин,
администратор Валентина, она же радист; Принцесса-Анжела, она же кассир;
нервная травести Ирина, играющая Кота, и два характерных актера, Король и
Людоед, стареющие педики и по совместительству любовники. Все они давно
были знакомы и во время этих поездок, которые считали отдыхом, относились
к друг другу на удивление терпимо. Я чувствовал себя среди них случайным
гостем, хотя бы потому, что мне очень хотелось, чтоб так оно и оказалось.
Татарин-водитель включил радио и стал подпевать. Это было так
печально, что я наконец-то заснул. Мне приснился сон. Сон был страшный,
про мертвецов. Проснувшись, я решил рассказать его своим впечатлительным
попутчикам. "Мне приснился сон", - промолвил я, погруженный во что-то
значительное и непонятное, и сразу стал его рассказывать, вроде бы и не
им. Все охотно отдали мне свое внимание, которое я стал медленно погружать
в кошмар, еще не остывший в моей памяти.
Дефицит переживаний был общей проблемой. Хотелось чего-то волнующего,
пусть даже неприятного, но обязательно значительного, разрушающего
ненавистный монотон пустой, бессодержательной работы и утомительных
переездов из одного городка в другой, как клон, похожий на предыдущий.
Играя картонные персонажи, мы скоро стали мало чем отличаться от них,
где-то в самом начале впав в анабиоз и усыпив до лучших времен мечтания,
смущающие озабоченный настоящим рассудок. Но настоящее оставляло его
голодным и равнодушным, заставляя прятаться от одиночества в абсурде
пережеванных анекдотов и чувственном суррогате житейских историй.
В отличии от давно происшедших историй, лишь щекотавших
воображение, к снам, приходившим кому-нибудь накануне, все испытывали
искренний интерес. От них веяло неслучившимся настоящим, которое пролетало
мимо нас, как гагара над Стокгольмом. Сны человека, который живет вместе с
тобой двадцать четыре часа в сутки, имеют к тебе непосредственное
отношение. Все знали про это и пытались прочитать в них то, что ускользало
от собственных ощущений. Но потом. А сначала сны присваивали и переживали,
отдаваясь им так, как не отдавались ни книге, ни обездушенной
действительности.
Рассказывая сон, я наблюдал за своими слушателями, ибо разоблачался
не только я, выставляя на всеобщее обозрение неотцензуренную душевную
жизнь, но и они, пожирая из нее только то, что их волновало на самом деле.
А волновало, в основном, опасное, жестокое, неотвратимое и непонятное
одновременно, что пробуждало жизнь, в какой картон ее бы не засунули. Жара
превратила нас в однородную массу, что облегчало коллективный переход из
просто скотского состояния в состояние напуганной скотскости. Приятный
испуг: голова и остальное тело опять чувствуют себя частями одного
организма, сплотившегося под глухую дробь барабанщика-сердце, ты уже четко
выделяешь себя из окружающего пространства, хотя совсем недавно не мог
точно сказать, где заканчивается твоя задница и начинается дерматин
сиденья. И самое приятное: тебе начинает казаться, что враги существуют
только снаружи, по ту сторону кожи, а по эту сторону - зона свободная от
конфликтов и борьбы. К тому же, страх, возникающий из сопереживания,
всегда ленив и пассивен. Когда я находился в кошмаре, у меня не было
возможности полностью отдаться ужасу, я был слишком озабочен выживанием.
Теперь же ничто не заставляло меня бежать, нападать, защищаться. Я вместе