"Андрей Лазарчук. Опоздавшие к лету, Том 5: Приманка для дьявола" - читать интересную книгу автора

по спине. Показалось вдруг, что он стоит так целую вечность. Ломило уши.
Потом он почувствовал, что между теменем и глазами, где-то посередине,
сооружена темная и прочная преграда, не пропускающая сквозь себя понимание и
страх; тогда он повернул голову так, чтобы вода хлестала в лицо, но легче от
этого не стало.
Он автоматически взял полотенце, чтобы вытереть лицо, - и вдруг,
зажмурившись, будто в ожидании чего-то стыдного и желанного, обмотал
полотенце вокруг головы, закрыв лоб и глаза, и стал тянуть за концы,
сдавливая голову и замирая в предвкушении того, что должно было сейчас
произойти... произойти... ничего не происходило, руки разжались, полотенце
съехало на шею, и он с отвращением бросил его в угол и заметил, что пальцы
дрожат и ногти побелели.
Страшно не хотелось выходить из душевой. Стоило открыть дверь... Он
стоял и держался за ручку двери и все никак не мог заставить себя ее
открыть. Это было то же самое, что прыгать с парашютом, - страх,
пересиливающий волю. Потом он все-таки прыгнул.
От рванувшего навстречу воздуха остановилось дыхание. Мир раздвоился,
миров стало два: в одном Эрик вошел в свою собственную комнату, в другом -
он проваливался, кружась и задыхаясь, в непроглядную ночь, парашют не
раскрылся, и вот-вот - сейчас, сию секунду - удар, которого уже не успеешь
почувствовать, - смерть - воображение тут же подсунуло замедленные кадры:
тело, как пластилин, расплющивается о камни, растекается и размазывается...
Этот второй - с падением - мир был проницаем и прозрачен, в первом
можно было потрогать стену и убедиться, что она прочна и холодна; во втором
мире трогать было нечего, но реагировать приходилось на оба, потому что
оба - были... Постепенно, когда миллион ожиданий удара и конца прошли,
чувство притупилось и что-то внутри подсказывало, что падение может быть
бесконечным или по крайней мере очень долгим. Таким же долгим, как сама
жизнь, - таким же коротким... тогда только стало возможным оторваться от
двери, за которую, оказывается, продолжал держаться, и выйти на середину -
зачем-то... Эрик стоял и озирался, будто хотел что-то вспомнить, хотел, но
не мог. Ах да - Элли. Элли. Элли ушла. Я не слышал. Дверь не хлопнула, замок
не щелкнул. Не закрыла дверь. Он сходил, проверил. Дверь была закрыта.
Непонятно. Может быть, лил воду и не слышал. Сейчас она пойдет и вызовет
полицию. Изнасилование. Я ее изнасиловал. Эрик повторил это несколько раз,
пытаясь понять смысл слов. Слова были как из ваты. Меня арестуют. Будут
судить. Посадят в тюрьму. Потом перевезут на рудники. Ну уж нет. Он взял
дорожную сумку, бросил в нее какое-то белье, рубашку, теплый свитер, плащ из
пленки, что-то еще. Оделся и обулся более основательно. Пересчитал деньги.
Оказалось тридцать семь динаров с мелочью и восемьдесят марок. Марки надо бы
обменять. Пока он сунул их за подкладку сумки.
Оказалось, что уже вечер. Странно - прошло так немного времени. Есть
два десятка мест, где можно пожить спокойно, не привлекая ничьего внимания.
Вот хотя бы... он попытался вспомнить - ничего не получалось. Вдруг
откуда-то снизу всплыло имя:
Меестерс. Точно, подумал Эрик. Именно Меестерс. Он же приглашал, так и
говорил: если тебе, мол, некуда будет податься - приезжай, всегда буду
рад... Поезд отходит, кажется, в час ночи. Решено - к Меестерсу.
Да, но деньги... Восьмой час, Святоша должен быть уже дома - спит перед
ночной сменой.