"Борис Андреевич Лавренев. Ветер (Повесть о днях Василия Гулявина) " - читать интересную книгу автора

- Вон отсюда, хам неумытый!
Затрясся Гулявин, от злобы почернел, шагнул и кулаком смоленым по
румяной инженерской щеке
- Растудыт твою! Ты мне платил? Получай задаток обратно!
Плахотин платочком скулу прижал и в комнату бегом, а Василий напялил
бескозырку на лоб, взял сундучок под мышку и в Совет к коменданту.
- Приюти, товарищ, где можно, потому столкновение вышло между народом и
интеллигенцией, и вот я без каюты.
Отвел комендант маленькую комнату под лестницей, с красным атласным
диваном, и зажил Василий самостоятельно.
Жизнь кружит. Днем по митингам, по командам, дела разбирать, агитацию
разводить.
Один день за Советы, другой против проливов, за братанье, против
министров-капиталистов, потом еще всякие комиссии, а скоро начали по заводам
обучать рабочих орудовать винтовкой в Красной гвардии.
За день намается Гулявин - и к себе на атласный диван.
Диван короткий, и пружины, как штыки, торчат, всю ночь вертеться
приходится.
Если подумать - буржую на пуховой постели рядом с пухлой булкой-женой
лучше, конечно, чем Гулявину на коротком диване, вдобавок без Аннушки, да
как вспомнишь, что у буржуя совесть нечиста, по спине мурашки и в сердце
дрожание, то, пожалуй, на диване и лучше.
К июлю скверно стало работать.
Совсем кадеты осатанели, того и гляди посадят в кутузку, потому что
вышел приказ от правительства за керенской подписью, что Ленин под пломбой
приехал в мясном вагоне и Россию продал за двадцать миллионов керенками и
все большевики свободе изменники.
На митингах разные гады из углов шипят и криком норовят речи сорвать, а
на Знаменской позавчера так палкой по черепу Гулявина двинули, что в глазах
потемнело.
Обидно Василию.
Идет по Невскому вечером с митинга, а кругом разодетые, в шляпках и
котелках, а из-под котелков в три складки жирно свисают затылки.
Дать бы по затылку, чтоб голова на живот завернулась.
Плюнет с горя Гулявин и идет через мост к академии, где в ледяную
черную невскую воду смотрят древние сфинксы истомой длинно прорезанных глаз,
навеки напоенных африканским томительным зноем.
Сядет на ступеньку. Под ногами мерно шуршит вода, и свивается в космы
над рекою легкий туман.
Смотрит Гулявин, и вот уплывают в облака шпицы, дома, мосты, барки на
реке, и нет уже города.
И не было его никогда.
Мгновенное безумие бредовой мечты бронзового строителя - и волей бреда
на топях черных болот, на торфяной зыби, приюте болотных чертей, сами собой
встали граниты, обрубились кубами, громоздясь в громады стройных домов по
линиям ровных проспектов, по каналам, Мойкам, Фонтанкам. Дворцы и казармы,
казармы и дворцы. По ранжиру, под медный окрик сержанта Питера, в ряды, в
шеренги, в роты, по кровавой дыбящей воле, построились, задышали желтым
отравленным дымом, населились людскими прозрачными призраками, зажглись
призраками несущих огней. По Неве, по каналам призраки мачт на призрачных