"Ольга Лаврова, Александр Лавров. Шантаж (Следствие ведут ЗнаТоКи)" - читать интересную книгу автора

важнейшим делам, но и он уперся в тупик... Ни один реестр, включая перечни
камней в царской короне и личной сокровищнице Романовых, подобного алмаза
не упоминал. Предположение, что он заплыл к нам после революции из
Британского королевства или Арабских Эмиратов, разумеется, отпадало. Стало
быть, относился к тем незнаемым сокровищам, что были разграблены под
флагом свободы, равенства и братства".
Упомянутый тут следователь по важнейшим делам - это герой документальной
повести "Брачный аферист" Михаил Петрович Дайнеко. Если вы читали второй
выпуск наших "Криминальных повестей", то, вероятно, помните, с каким
блеском умел он распутывать самые мудреные загадки.
Но на диковинном алмазе застрял. Продлевал и продлевал срок следствия и
постепенно как-то увял. Вдруг стал лечиться от переутомления, хвалил нам
сеансы электросна. А однажды под настроение признался:
- Свернул я, братцы, то дело с камнем-то...
- Ничего не удалось?!
- Удалось. Путь его я восстановил, не лыком шит. Пер, как танк, все выше,
выше, пока не уперся в... короче, прошел он в двадцатые годы через
ближайшего телохранителя... - Михаил Петрович снова запнулся: язык не
поворачивался. - Словом... ну, очень высокого вождя... - Я и заглох. Сам.
Дальше все равно не пустили бы. И так уже... - он не договорил, потер лоб
крупной рукой.
Зная Михаила Петровича с его неистовым стремлением к победе, к
справедливости, мы поняли, что он в кровь расшибся об этот проклятый
камень, хуже того - переломал себе что-то внутри. Смиряться Дайнеко не
умел.
Через месяц-другой Михаил Петрович лег в госпиталь. У него хватило
самообладания и мужества очень корректно позвонить нам и попрощаться за
несколько дней до смерти...
К чему все оно здесь, пока Пал Палыч спит? Не случайно. В деле по
ресторану "Ангара" Знаменского тоже притормозили на полпути. Мягко и
ловко, даже бережно, но непреодолимо. Дальше краснел "кирпич", черта, за
которой располагались неприкосновенные. И он бесился у запретной черты,
повышал голос на Скопина, требуя от того несусветных мер, санкций,
вселенского скандала. Скопин терпел. Сочувствовал. Даже слегка отодвинул
для Знаменского "кирпич" (уж неведомо с какой натугой), и Знаменский
кое-что выскреб оттуда, да ненадолго - прямо-таки упорхнули из рук обратно
в свои выси на казенных дачах.
Наконец он четко уяснил, что вселенский скандал не состоится, что он
немыслим, невозможен, противоречит железному порядку вещей. А возможно
лишь то, что и Скопина, и его самого, и всю бригаду, работавшую по делу
"Ангары", выметут вон, в мусорные баки.
Есть ли нужда вдаваться в его переживания и скрежет зубовный по этому
поводу?

* * *

В небольшом помещении откуда-то сквозило. Пал Палыч сидел в пальто. На
бревенчатой стене опять-таки наглядная пропаганда: "Семья ждет твоего
возвращения домой". Если семья - какая нарисована на плакате, то
возвращаться к ней, право, не стоило. Сколько по стране хорошей бумаги