"Ольга Ларионова. Лгать до полуночи" - читать интересную книгу автора

пузырьками веселого колючего воздуха, острого, как можжевельник, и пряного,
как слова, которые говорятся в тот миг, когда невозможно сказать ни слова.
От начала дней его и во веки веков вода смывала с него всю нечисть, всю
горечь, надо было только довериться ей, и она изгоняла из него все, что не
было так же чисто и свежо, как она сама. Но сейчас вода утекала в душистую
кипарисовую глубину под решеткой, а горечь оставалась. Уже начав задыхаться,
он дотянулся до двери и чуть-чуть приоткрыл ее.
Прозрачно-золотой клин разрубил парную темноту, и Аллан прикинул, что
времени прошло более чем достаточно для того, чтобы подняться, прибраться,
застелить постель и вообще повести себя так, словно ничего и не было. Ну,
хватит же у нее если не ума, то хотя бы жалости, чтобы это осознать?
Он выключил воду, нашарил в шкафчике какую-то одежонку, натянул ее
прямо на мокрое тело и вошел в собственную спальню, как в старые времена
подымались на эшафот.
Она таки ничего не прибрала. Она даже с постели не поднялась, а лежала
на краю, свесив руку, разметав короткие, развившиеся прядки волос, и негодяй
Тухти, лежа на спине, пытался подпрыгивать, пружиня и отталкиваясь от пола
иголками, и когда это ему удавалось и он дотягивался до свесившейся руки, он
покусывал кончики пальцев, что было щекотно и безболезненно.
- Зверь, уберись, - шепнула она, когда услышала приближающиеся шаги. -
И уберись побыстрее, а не то тебя сочтут ренегатом...
Тухти послушно испарился.
Алан подошел к постели, присел на корточки, стараясь заглянуть в ее
лицо, но светлые жесткие прядки прятали от него глаза, и щеки, и нос,
оставляя для обзора лишь изящно очерченный, своенравный подбородок. Это
Алана отнюдь не устраивало, и он протянул руку, чтобы отвести от лица эти
прядки.
- Если ты полагаешь, что твои наполеоновские манеры дают тебе право
дергать меня за косички, то ты ошибаешься, - донеслось из-под тускло-золотой
шапки.
После таких вот скоропостижных сцен она и раньше дразнила его
Наполеоном, вкладывая в свои слова затаенную, понятную ей одной насмешку, и
он каждый раз не решался спросить ее, что именно она имеет в виду, опасаясь
услышать, что-де не что иное, как Ватерлоо. Сейчас он также меньше всего
хотел бы углубляться в исторические аналогии, но просто нужно было от
чего-то оттолкнуться, и он сказал:
- Я в Наполеоны экстерьером не вышел, да и ты ведь не мадам Рекамье. Ты
моя жена, ты моя беда...
- Слышу что-то новенькое! - изумилась она, приподымаясь на локте и
отводя назад свои волосы, так что на какую-то минуту превратилась в
маленького алебастрового сфинкса с огромными удлиненными глазами. - Я сейчас
быстренько оденусь, и мы вплотную займемся сборами, а ты тем временем
докажешь мне свою гипотезу о шашнях прелестной Юлии-Аделаиды. Ведь до сих
пор как-то считалось, что с Буонапарте она ни сном, ни духом... Туфельки
дай. Да не на ту... Ага. Первая леди твоего королевства благодарит тебя,
ясновельможный сэр. А что до того, что я - твоя беда, то это было очевидно с
самого первого дня нашего бесподобного супружества. Платье, пожалуйста...
По-моему, я достаточно просидела голой, чтобы чувствовать себя отомщенной за
твой утрешний костюм. Ой... Меня еще в жизни не одевали с такой ненавистью.
И снова его ужаснуло то спокойствие, с которым она произнесла эту