"Ольга Ларионова. Кольцо Фэрнсуортов (Журнал "Искатель", 1976, N 3)" - читать интересную книгу автора

Одновременно со способностью издавать звуки возвращалась и четкость
зрения - бесформенное ласковое нечто, постоянно склонявшееся над ним,
стало приобретать черты человеческого лица, давно знакомого, бесконечно
дорогого, но пока не узнанного. Самое странное в этом лице было то, что
оно казалось очень большим, таким большим, что заслоняло все на свете.
Лицо наклонялось ниже, шевелило губами, но слова оставались непонятными -
воспринималось какое-то нежное журчание, то веселое, то чуточку тревожное.
Он слушал радостно и жадно, потому что знал; рано или поздно ясность мысли
вернется к нему, как вернулись зрение и слух, и тогда он начнет понимать,
что же творится вокруг него и главное - с ним самим. Он предчувствовал,
что это понимание придет с каким-то словом, которое он непременно уловит в
общем журчании ласкового голоса, и все станет на свои места, все будет
названо собственными именами, и главное, это милое, заботливое лицо тоже
обретет свое имя.
И снова в ожидании проходили дни за днями, пока однажды вместо потока
неразъединимых, сливающихся друг с другом звуков прозвучало что-то
коротенькое и такое простое:
- Ма-ма...
Хрупкая ледяная корочка, сковывавшая его память, наконец хрустнула, и
первой каплей, проступившей сквозь эту трещинку, было не подсказанное
слово, а имя. И, делая над собой невероятные усилия, он заставил свой язык
произнести:
- А-лин! - и засмеялся, переполненный счастьем возвращения к жизни.
Алин. Ну конечно же - Алин! Горячая волна ответной нежности захлестнула
его, и теперь лед беспамятства таял стремительно и безвозвратно от
воркующего шепота:
- Алин, Алин...
- Да нет же, маленький мой, глупышка мой - МАМА!
- Алин! - повторял он упрямо и звонко.
И тогда доброе, затуманившееся лицо отодвинулось куда-то в сторону, и
на его месте появилось другое, виденное уже несколько раз и постоянно
раздражавшее тем, что оно было не менее знакомо, чем то, первое, но он
чувствовал, что вот это недоброе лицо он уже не сможет ни узнать, ни
назвать.
- Ну-ну, - проговорил тот, второй. - Не будь маленьким упрямцем. Это
мама. Ты же можешь это сказать: ма-ма. Ну, давай вместе, это ведь так
просто, Рей; ма-ма!
Тот, кого почему-то назвали Реем, молчал. Он не собирался откликаться
на это незнакомое имя. И вообще все в нем перевернулось, перепуталось, и
виной тому был этот невыносимо монотонный голос, который смял и уничтожил
только что поднявшуюся в нем радость. И тогда на смену доверчивой нежности
возникло новое чувство, непривычное, грозное, непонятно как умещавшееся в
его маленьком, беспомощном тельце. Чувство, с которым ему пока еще нечего
было делать, ибо слишком слаб был он сам и слишком непомерно огромен тот,
кто заслонил от него Алин. И от сознания своей беспомощности, оттого, что
с самого начала у него уже что-то отнято и не разрешено. Рей заплакал так
горько, как плачут только те, кто еще не научился терять.
- Пойдем, Алин, - строго произнес второй, неузнанный. - И перестань
сюсюкать с ребенком. Ты видишь, он понимает и запоминает гораздо больше,
чем мы предполагаем. Он даже усвоил, как я к тебе обращаюсь. Мисс Актон,