"Ольга Ларионова. Картель" - читать интересную книгу автора

бежать жаловаться, но парусник исчез. Растаял. Любопытно, что запрошенные
позднее дельфины дружно показали, что никакой корабль в то утро по акватории
не проходил.
Робот тоже исчез, правда, на сей раз не оставив после себя тумана.
Это - всего лишь некоторые эпизоды, экстравагантные, но безобидные, из
похождений нашего "домового", похождений, способных в совокупности составить
целую "Одиссею". И для кого-нибудь другого они не представляют никакого
интереса - мало ли номеров выкидывают роботы, получившие излишнюю свободу!
Но я, оглядываясь назад и пытаясь понять, как же получилось, что из
флегматичного математика я превратился в самого отпетого фанатика, - я
теперь вижу, что именно эти шаловливые проделки мало-помалу приучили меня к
состоянию необычности всего того, что происходит вокруг меня, - и почти что
с моего разрешения; и я сам стал допускать то, что в милой моей болотной
Гатчине я расценил бы как эксперимент, по меньшей мере некорректный по
отношению к самой БЭСС. Благодаря откровенности Аськи я догадался, что
Басманов прививает машине способность мыслить с чуткой требовательностью и
нетерпимостью к скороспелым категорическим выводам, и смотрел на выходки
"домового" - сиречь самой БЭСС - сквозь пальцы. Ведь в том, что теперь
машине было мало одних печатных или рукописных сведений, а надо было еще
что-то понюхать, в руках подержать и на вкус попробовать, - в этом было
что-то и от Адели.
А еще я не приставал к Басманову и потому, что однажды уже раз "купился"
на объемное изображение милого барона Дельвига и второй раз сесть в лужу по
какому-нибудь аналогичному поводу не желал. Официально мне Басманов ничего
по своему сектору работ не докладывал, а на простую дружескую откровенность
с его стороны я уже не рассчитывал - дружбы с Ильей у меня так и не
получилось, - видимо, мешало что-то большее, чем различие между
экспериментальным и теоретическим складом ума. Доброжелательным по отношению
ко мне он был только в компании "фанатиков", но как только мы оставались с
глазу на глаз, безразлично, на работе или вне ее, он вел себя так, словно
это я пинками загнал его в информаторий да еще заставил сверхурочно
разбираться с дурацкими вопросами, на которые БЭСС не изволит отвечать.
Поэтому я искренне удивился, когда в один из первых весенних дней он сам,
и притом несколько смущенно, попросил заглянуть к нему в "свинюшник".
Свинюшник был еще тот. К бильярдным шарам, акварелям и пистолетам
прибавилось невообразимое количество старья:
облезлые книжки, баночки из-под помады, ощипанные перья, тарелки с
кобальтовыми китайскими узорами, ручные кандалы, и главное - пропасть
портретов, из которых, поднатужившись, я смог узнать не больше трети.
Но вот чему я совершенно не придал значения - так это тому, что за
блоками дополнительных стабилизаторов я приметил вжавшегося в угол
злополучного "домового" с коробкой портативного магнитофона на поясе.
Заметив меня, он было дернулся, но вдруг застыл на месте, словно
контролирующая его действия БЭСС на время отключила его питание. Я, кажется,
не снимал с него запрета показываться мне на глаза, но почему-то меня не
поразило его пренебрежение к моему приказу. Привык к разным его штучкам. А
ведь кто, как не я, должен был помнить, что роботы нарушают приказ человека
только в экстремальных случаях - почти всегда тогда, когда ЧЕЛОВЕКУ ГРОЗИТ
ОПАСНОСТЬ.
Да еще отвлекал меня какой-то странный, интригующий вид Басманова. У него