"Ольга Ларионова. Двойная фамилия" - читать интересную книгу автора

черно-белое лицо сказочного королевского сына Елисеича; черные валенки,
что Петру Первому впору. Затем следовали образы смутные: колючая щетина на
отцовском лице (и опять-таки это был не брестский отец, а тот, что
приходил из Кронштадта), бабка с картофельным душистым супом, обе квартиры
- его квартира - в "билетаже" и подвале. И странно: он абсолютно не помнил
ощущения голода. Когда его об этом спрашивали, в памяти возникало только
монотонное бабкино бормотанье о баранине и пирогах с брусничным несладким
вареньем.
Задумывался ли он раньше о двойственности своей памяти? Пожалуй, нет.
Даже более того: он запрещал себе думать об этом, интуитивно спасая свой
рассудок от полного раздвоения. Для себя же он раз и навсегда решил, что
друг его детства слишком много и красочно ему рассказывал, и поэтому он
запомнил все слышанное с такой четкостью, словно это произошло с ним
самим. Тяжелее было другое: иногда на него накатывала отчаянная
уверенность в том, что всю действительность он помнит - Витькину, а от
Митьки в его мозгу запечатлелись только рассказы. Разве было бы так свежо
в его памяти ощущение ужаса, когда он обнаружил, что у него украли
карточки, если бы он знал это только понаслышке? И самое главное - Витька
был чрезвычайно неразговорчив, он просто органически не мог нарассказывать
товарищу такую уйму подробностей о себе! Митька - другое дело, это был
врожденный болтун.
А может, погиб именно Митька, погиб как-нибудь случайно перед самой
эвакуацией, и его мать взяла вместо сына уже ничего не соображавшего от
голода соседского мальчика? Нет, это предположение слишком
неправдоподобно. И оно тоже не объясняло всех загадок.


И вот теперь он стоял на мосту через Неву - на последнем мосту, который
он несколько раз прошел туда и обратно. За эти восемнадцать дней он по
многим улицам прошел туда и обратно.
И, против ожидания, не прибавил к своим воспоминаниям ничего.
Маленький буксир выполз против течения из-под моста и, притулившись к
быку, остановился передохнуть. В трубу его так и тянуло плюнуть - была она
как раз под ногами и попыхивала теплым, быстро растворяющимся дымком.
Просто удивительно, какие желания могут возникнуть у солидного человека,
перешагнувшего тридцатилетний рубеж, который в двадцать четыре года уже
был кандидатом физико-математических наук, в двадцать семь - доктором, в
двадцать восемь - профессором Харьковского политехнического института.
Но в желании этом не было ничего противоестественного и даже
необычного. Попробуйте сами встать на мосту и дождитесь, когда
черно-бархатная жаркая дыра, наводящая на мысли о соблазнительности пекла,
бесшумно скользнет под вами, и вас неудержимо потянет - не прыгнуть, нет -
пожалеть о том, что вы не успели на какой-то миг стать опять мальчишкой,
независимо от того, десять, двадцать или еще больше лет вам приходится
терпеть свое взрослое состояние.
Это так же неизбежно, как непременная тяга человека поверить в чудо.
Восемнадцать дней было потрачено на то, чтобы утвердить свое право на
приключившееся с ним чудо, на право верить в то, что второй мальчуган, по
строго реалистической версии погибший в блокадном Ленинграде, жив сейчас в
нем, в его способности мыслить и работать за двоих. Но ведь тогда надо