"Евгений Борисович Лапутин. Студия сна, или Стихи по-японски " - читать интересную книгу автора

То, что они были заняты мороженым, оказалось очень кстати. Не выдавая
себя, из последних сил, правда, Пикус мог еще создавать видимость, что
является всего лишь безобидным пешеходом, с алчным наслаждением при этом
продолжая за ними наблюдать.
Иной ревнитель нравственности и чистоты смог бы, пожалуй, в этом
украдливом и жадном разглядывании заподозрить что-то биологическое, похабное
и развратное, но ничего этого, конечно же, не было и в помине. Было
вдохновение. Было облегчение. Была нежность. Было чувство, что теперь, после
появления двух этих волшебных девочек, надо все делать осторожно: думать,
говорить, шевелиться. Было бы непоправимой катастрофой как-то спугнуть их.
Мороженого оставалось еще много, а ели они его медленно. Надо было успеть
что-то придумать, чтобы они, долизав, не обмакнули в рот свои сладкие
пальчики, не посмотрели на него равнодушно, мол, спасибо за внимание, но нам
пора.
Но как же им было рассказать, что все в них: удивительная неотличимая
схожесть, общее дыхание, солнечный нимб над головами - является долгожданным
доказательством существования идеального параллельного мира, с зеркальной
поверхности которого так ловко они соскользнули!
Он что-то сказал им, совсем, между прочим, невпопад, и Эмма вежливо
поинтересовалась природой акцента.
- Я из России, - ответил он.
И щекам вдруг стало жарко от лжи: ведь девочки могли догадаться, что
он - безымянный самозванец, призрак, который своим существованием пародирует
жизнь, а настоящий Адам Янович Пикус продолжает по-настоящему жить в
настоящей России.
- Впрочем, это довольно сложно объяснить, - добавил он.
- Нам говорили, что мы тоже откуда-то из тех краев, - довольно
равнодушно сказали они по-английски, хотя, впрочем, может быть, сказала лишь
одна из них, с доскональной точностью озвучивая мысль второй.
- А что, если нам поболтать на нашем родном языке, ни одна местная
сволочь не догадается, о чем мы здесь шушукаемся, - предложил Пикус
по-русски и по тому, как они недоуменно переглянулись, тотчас же осознал,
что девочки не поняли ни слова.
- I told that... И так далее, - аккуратно перевел им самого же себя
Пикус, по дороге посетовав, что "chatting" и "шушукаться" все же не одно и
то же.
Что-то еще и еще; какой-то невпопад вспомнившийся и только поэтому
прозвучавший анекдот про каких-то дрессированных медвежат, в котором - о,
стыд! - вдруг так некстати открылся второй, совершенно неприличный смысл,
прекрасно понятый, судя по быстрому перегляду, обеими девочками.
- Только, умоляю, пока не уходите, - взмолился Пикус, но они и так
никуда и не собирались.
Он, что называется, пыжился, старался держаться бодрячком, но сестры
либо молчали, либо отвечали куцыми междометиями, будто в их горяченьких
сладеньких ротиках больше одного слова зараз не помещалось.
Нет, не было ни малейшей возможности словами описать тот снегопад в
душе - внутри теперь все порхало, искрилось. Пикус окончательно решил для
себя, что если они встанут и уйдут, то он немедленно прекратит жить, и вовсе
не надо было для этого прибегать ко всем этим издревле известным способам, а
следовало только сказать своему сердцу, чтобы больше не шевелилось.