"Лазарь Лагин. Остров Разочарования" - читать интересную книгу автора

собралось за околицей и с духовными песнопениями и барабанным боем
отправилось к северной окраине острова. У него хватило выдержки переждать в
кустах, покуда последние ряды процессии оказались по меньшей мере в
километре от деревни. Только тогда он решился осторожно высунуть из-за
толстой, как рекламная тумба, пальмы свою подергивающуюся в нервном тике
смуглую физиономию в модных золотых очках и с тоненькими, в ниточку, усиками
над самой кромкой тонкой и синеватой верхней губы. Он тщательно вслушался в
тишину и не услышал ничего, что нарушило бы его уверенность в том, что
деревня совершенно пуста.
Несмотря на это, он все же принял все меры, чтобы его продвижение по
пустынной, дремлющей в полуденном зное деревенской площади осталось по
возможности бесшумным. Без труда нашел он интересовавшую его хижину. Он
выбрал сейчас эту хижину потому, что утром, когда его глаза освоились с
царившей в ней темнотой, он приметил полку с некоторыми запасами вяленого
козьего мяса и несколькими кокосами, а на голой, сколоченной из бамбуковых
палок высокой скамье смутно белели козьи шкуры, которые в зависимости от
обстоятельств могли служить и плащами и одеялами. Надо помнить, что
ефрейтору Сморке, человеку деликатного воспитания и нежного сложения,
избалованному привольной жизнью в оккупированных странах, предстояло в
дальнейшем ночевать в лесу, имея над собой вместо крыши темно-синее небо,
очень красивое и поэтичное, но никак не защищавшее от ночных туманов.
Трудно сказать, почему он решил, что и бабка с грудным младенцем тоже
ушла с процессией. Может быть, его обманула тишина в хижине, возможно, его
ввело в заблуждение то, что среди ушедших он видел многих женщин с ребятами
на руках. Наконец не исключено, что ефрейтор Сморке, как бывалый солдат
гитлеровской гвардии, попросту привык не считаться в покоренных странах с
такими мелкими деталями, как старухи и сосунки.
Как бы то ни было, но он решительно перешагнул через высокий порог
входа, нырнул в черную глубину хижины и довольно решительно направился в тот
ее угол, где ему запомнилась заветная полка и скамья с козьими шкурами.
Люлька с ребенком и старуха находились примерно на полпути от входа.
Сморке, широко расставив руки, в одной из которых на светлом фоне двери ясно
вырисовывался автомат, шел, таким образом, прямо на люльку.
То, что произошло дальше, потребовало не больше полутора-двух минут.
Старуха молча бросилась на ефрейтора и вцепилась в руку, державшую автомат.
Перепугавшийся Сморке резко метнулся в сторону, старуха выпустила его руку
и, падая, ударилась о колыбельку. Мальчик проснулся и залился во всю мочь
своих здоровых легких. Старуха легко вскочила на ноги и все так же молча
снова кинулась на эсэсовца. Но тот уже успел привыкнуть к темноте. Он
увидел, что имеет дело всего-навсего с дряхлой старухой. Чтобы отвязаться,
он ударил ее прикладом по голове. Он не собирался убивать ее, но удар
пришелся прямо по виску, чернокожая Китти Браун упала мертвой. Ребенок
продолжал кричать. Это навело ефрейтора на мысль, что если в деревне
оставался еще кто-нибудь, то детский плач может привлечь его внимание...
Затем он без труда разыскал провизию, завернул ее в две козьи шкуры и
направился к выходу. Он ожесточенно чертыхался. Он был страшно зол на себя.
Уже спустя несколько секунд он понял, что не надо было ему в его нынешнем
положении убивать этих двух чернокожих. У самого порога его осенила мысль,
показавшаяся ему в тот момент спасительной. Он вернулся к убитым, положил их
на бамбуковую скамью, прикрыл тростниковыми циновками, а на циновки вылил из