"Сельма Лагерлеф. Сказка о сказке (новеллы)" - читать интересную книгу автора

материала. Но отчего же ей так трудно было писать? Почему к ней никогда не
приходило вдохновение? Почему ее перо так медленно скользило по бумаге?
Наверное, в это время у нее был мрачный период. Она уже начала думать, что
никогда не напишет свой роман. Она была тем работником, который зарывал свой
талант в землю и не предпринимал попыток его использовать.
Происходило все это, между тем, в восьмидесятые годы, в период расцвета
строгого реализма. Она восхищалась великими мастерами своего времени и
никогда не помышляла о том, что в сочинениях можно было пользоваться языком,
отличным от их языка. Со своей стороны, она больше любила романтиков, но
романтизм был мертв, а она не была человеком, собиравшимся вновь возродить
его формы и выразительные средства. Хотя ее голова и была переполнена
историями о привидениях и бешеной страсти, прекрасных дамах и жаждущих
приключений кавалерах, она пыталась писать обо всем этом спокойной
реалистической прозой. Она не была особенно прозорлива. Другой бы сразу
увидел, что невозможное невозможно.
Однажды она, однако, написала две маленькие главы в другой манере. Одна
из них была сценкой на кладбище Свартше, в другой речь шла о старом
философе, дядюшке Эберхарде, и его исповедях в безверии. Она написала их
больше в шутку, со многими ахами и охами, почти рифмованной прозой. И тут
она заметила, что писать так у нее получалось. Тут приходило вдохновение,
она это чувствовала. Но когда эти обе маленькие главы были готовы, она их
отложила. Они ведь писались только в шутку. Нельзя же было написать целую
книгу в таком стиле!
Но сказка, пожалуй, ждала уже достаточно долго. Она наверняка, как и в
тот раз, когда отправляла девушку по белу свету, подумала: "Я вновь должна
послать этой слепой великое желание, которое откроет ей глаза".
Такое желание охватило ее в результате того, что усадьбу, в которой она
выросла, продали. Тогда она поехала в дом своего детства, чтобы еще раз
взглянуть на него, прежде чем им завладеют чужие люди.
Вечером накануне того дня, когда она уезжала оттуда, чтобы, может быть,
уже никогда больше не увидеть это дорогое ей место, она решила покориться и
писать книгу по-своему, сообразуясь со своими слабыми силами. Шедевра из
книги, как она на то надеялась, не получится. Это будет книга, над которой
люди скорее всего посмеются, но она все равно ее напишет. Напишет ее для
самой себя, чтобы спасти для себя то, что она еще может спасти от своего
дома: милые старые истории, радостный покой беззаботных дней и прекрасный
вид с длинным озером и мерцающими серебристыми холмами.
Но ей, надеявшейся, что она все же однажды сможет выучиться и написать
книгу, которую захотят прочесть, казалось теперь, будто она отказалась от
главной мечты своей жизни. Это была самая тяжелая жертва из тех, что ей
доводилось приносить.
Двумя неделями позже она вновь была у себя дома в Ландскруне и села за
письменный стол. Она начала писать, еще не зная точно, что из этого выйдет,
зная лишь, что не будет бояться сочных выражений, восклицаний и откровенных
вопросов. Не будет она бояться и целиком отдаться своей наивности и мечтам.
И как только она это решила, перо заходило само собой. От этого у нее просто
голова шла кругом, она была вне себя от восторга. Вот это называется писать!
Вещи и мысли, ей незнакомые, или, вернее сказать, такие, о существовании
которых в собственной голове она и не догадывалась, так и рвались сами на
бумагу. Страницы заполнялись со скоростью, о которой она никогда даже и не