"Сельма Лагерлеф. Новеллы из цикла Невидимые узы" - читать интересную книгу автора

на Рождество.
Вдруг хозяин встал, вышел вон и, запершись в своей комнате, начал
играть на скрипке; такой игры от него давно не слыхали с тех пор, как он
бросил бродяжничать. В музыке звучала злость и насмешка, страстный порыв и
мятежная тоска: "Вы думали посадить меня на цепь, а мне не страшны ваши
оковы! Вы думали принизить меня до вашей мелочности. А я вырвался от вас на
волю, на простор. Эй вы, скучные, серые людишки, рабские душонки! Попробуйте
меня поймать, если сможете угнаться!"
Послушав скрипку, жена сказала:
- Завтра он убежит, и ничто его не остановит, кроме Божьего чуда. Вот
из-за нашего плохого гостеприимства мы сами накликали беду, которой боялись.
А малыш Рустер тем временем все ехал куда-то сквозь метель. Он ездил от
усадьбы к усадьбе и везде спрашивал, нету ли для него работы, но нигде его
не принимали. Ему даже не предлагали выйти из саней. У одних был полон дом
гостей, другие сами собирались завтра ехать в гости.
- Поезжай к соседу! - отвечали ему повсюду.
Его даже звали пожить несколько дней и поработать, но только потом,
после Рождества. Сочельник бывает раз в году, и дети с самой осени ждали
праздника. Разве можно посадить за праздничный стол рядом с детьми такого
человека! Раньше его охотно приглашали, но теперь другое дело: кому нужен
такой пьянчужка, да и что с ним делать? Отправить в людскую - неуважительно,
а с господами посадить - много чести.
Вот так и пришлось Рустеру разъезжать среди злой метели от усадьбы к
усадьбе. Мокрые усы печально обвисли у него по губам, воспаленные глаза
покраснели, взгляд помутнел, зато из головы выветрились винные пары. И тут
он с удивлением подумал: "Неужели и впрямь никто не хочет меня у себя
принимать?"
И вдруг, точно впервые увидев, какой он сам жалкий и опустившийся, он
понял, как он противен окружающим. "Со мною все кончено, - подумал он. -
Кончено с переписыванием нот, кончено с флейтой. Никому на свете я не нужен,
никто меня не пожалеет".
Мела и завивалась вьюга, взметая сугробы и перенося их на новое место;
вздымались столбом снежные вихри и неслись по полям, тучи снега взлетали на
воздух и вновь осыпались на землю.
"Всё, как в нашей жизни. Всё, как в нашей жизни, - сказал себе
Рустер. - Весело плясать, пока тебя несет и кружит, а вот падать, ложиться в
сугроб и быть погребенным - обидно и грустно". Но в конце концов всем это
суждено, а нынче настал его черед. Не верится, что вот и пришел конец!
Он уже не спрашивал, куда его везет работник. Ему чудилось, что он едет
в страну смерти.
Малыш Рустер не сжег во время поездки старых богов. Он не проклинал
свою флейту или кавалеров, он не подумал, что лучше было пахать землю или
тачать сапоги. Он только горевал, что превратился в отслуживший инструмент,
который не годится больше для радостной музыки. Он никого не винил, зная,
что лопнувшую валторну или гитару, которая перестала держать лад, остается
только выбросить. Он вдруг ощутил небывалое смирение. Он понял, что в этот
сочельник пришел его последний час. Ему суждено погибнуть от голода или
замерзнуть, потому что он ничего не умеет, ни на что не пригоден и у него
нет друзей.
Но тут сани остановились, и сразу вокруг сделалось светло. Он услышал