"Пер Лагерквист. Улыбка вечности" - читать интересную книгу автора

мертвым - на это, по-моему, способен любой. А вот жить, жить в полном смысле
этого слова и радоваться жизни - это под силу лишь незаурядной личности. Я и
был такой личностью. И я сам, и многие другие считали просто нелепостью, что
мне придется когда-нибудь умереть. Да я и умер как-то нелепо - несчастный
случай.
И он тоже вздохнул и долго после того сидел молча, погруженный в свои
мысли, после чего прибавил:
Как я уже сказал, я был весьма замечательной личностью. Теперь же я
ничем не примечателен. Я считаю, что жизнь непостижимо огромна и богата. Я
считаю, что смерть - ничто. Я люблю все живое и презираю свою нынешнюю
никчемность. Но, как ни странно, немного, по-моему, найдется людей, которые
бы действительно жили. Хоть мне и претит говорить о самом себе, думаю, что
могу с полным правом утверждать, что в умении жить мне не было равных.
А вот теперь я мертв.
Он умолк. Казалось, разговор был окончен.
Но тут подал голос третий. То был приземистый толстяк с маленькими
глазками и выпирающим брюшком, на котором покоились его пухлые ручки. Он
походил на лавочника, внешность у него была добропорядочная, хотя и довольно
бесцветная. Короткие его ножки болтались в том самом подобии тьмы. Ясно
было, что, если бы он сидел на стуле, они у него не доставали бы до пола. Он
сказал:
Хотя я ровно ничего не понял, про что вы тут, господа хорошие,
толковали, но я всей душой с вами с обоими согласен, во всем согласен.
До чего же здорово было жить. До чего же сладка и обильна была жизнь.
Когда я стоял у себя за прилавком, а вокруг были мои товары, и пахло кофе и
сыром, мылом и маргарином, - до чего ж прекрасна была жизнь.
Лавка моя была самая большая в городке. Уж поверьте мне, другой такой
не было. Стояла она на главной улице; все покупатели шли ко мне. И
обхождение с клиентом было у меня самое тонкое. В общем, лучшей лавки в
нашем городке не было, можете мне поверить.
Я говорю это не потому, что хочу похвастаться, я-то был человек самый
обычный. Лавочник Петтерсон - только и всего. Но я благодарю Господа, что
жил на свете.
Когда пришло время умирать - ох, как мне было тяжко. Я отвернулся лицом
к стене и сказал себе: все, Петтерсон, это конец. Не верил я, что там есть
что-то, считал, что это конец всему. За делом мне некогда было задумываться
о каких-то высоких вещах, и без того забот хватало. Да и кто я был такой!
Всего-навсего лавочник Петтерсон, человек, каких тысячи. И когда, умирая, я
припомнил всю свою жизнь, припомнил, как год за годом я только и делал, что
отвешивал крупу и заворачивал селедку, то решил, что было бы очень странно,
если б за это мне было суждено бессмертие. Я сказал себе: черт его знает,
есть ли какая жизнь после смерти, мне что-то не верится. Потом я умер.
А оказалось, что есть! И я вот сижу теперь здесь. Как ни в чем не
бывало. Будто я по-прежнему стою за прилавком и вешаю крупу и заворачиваю
селедку. Я по-прежнему лавочник Петтерсон.
Он замолк, растроганный. Потом сказал:
Хоть мне ничего не понятно, я очень за все благодарен. Я жил. Я умер. Я
все-таки живу. Я очень за все это благодарен.
Больше он ничего не сказал и сидел теперь, глубоко задумавшись.
Наступило молчание.