"Пер Лагерквист. Сивилла" - читать интересную книгу автора

Мне, осужденному на вечное злосчастие.
После этого, кажется, все стали замечать происшедшую во мне перемену,
по крайней мере мне так чудилось. Меня избегали, обходили стороною,
казалось мне, а кто бывал принужден беседовать и встречаться со мною
взглядом, тот смотрел на меня как-то странно. Соседи стали неразговорчивы,
они, должно быть, наконец поняли, что со мною случилась беда, и
догадывались, что это связано с тем человеком, которого вели на распятие и
которому я не дал приклонить голову к моему дому. Они никогда не
заговаривали об этом и, как я уже сказал, избегали меня, но то, что они
заметили совершившееся со мною превращение, было очевидно, так же как и
то, что они украдкой наблюдали за мною, перешептывались и, конечно, лишь
из сострадания не говорили мне, как жена, что у меня стали старые глаза.
Жена моя чем дальше, тем больше робела передо мною, будто что-то во мне
пугало ее. Я думаю, это мои глаза ее пугали. И быть может, она помнила мои
слова, что на меня пало проклятие. Не знаю, мы с нею об этом не говорили,
и о том, что между нами произошло, тоже ни словом не обмолвились.
Она, верно, больше не хочет заглядывать в мои глаза, говорил я себе.
Должно быть, она не меньше меня страдала от того превращения, какое со
мною совершилось. Не знаю, ведь мы не поверяли друг другу своих мыслей, не
знали, что у другого на уме. А взоры наши после того случая, о котором я
рассказал, никогда не встречались.
Какие мысли ее занимали, мне, кстати сказать, всегда было безразлично,
она была сущее дитя, и никакого проку от разговоров с нею быть не могло,
но прежде я об этом не думал, а просто наслаждался, слушая ее младенческую
болтовню. Теперь же я вовсе перестал к ней обращаться, ибо понимал, что
обсуждать что-то с нею бессмысленно. И для меня стало мукою само ее
присутствие, стало мукою знать, что она где-то здесь, поблизости, даже
слышать ее голос или смех у себя в доме. Но смеялась она теперь не так уж
часто. Большую часть времени она проводила с ребенком, они, должно быть,
по-прежнему играли друг с другом, но тише, чем раньше, их было почти не
слышно. Вообще все в нашем доме очень переменилось.
Я невольно затаил на нее злобу после того, как не смог тогда ею
овладеть, мне нужно было как-то ей отомстить. И вот теперь я ей мстил. Я
перестал смотреть в ее сторону, не замечал ни ее, ни ребенка, вел себя
так, будто их нет. К сыну я, впрочем, никогда не был особенно привязан -
или был? Во всяком случае, мне всегда казалось, что она слишком много
нянчится с ним, верно, потому, что сама как дитя, и подспудная неприязнь,
которую я к нему питал, с особою силой вспыхнула теперь, когда я оказался
навсегда от нее отлучен. Это, как я понимал, мучило ее более всего другого
- что из-за нашего разлада страдает ребенок, - и я все чаще видел по ней,
что она плакала.
Хоть я и избегал на нее смотреть, но это я всегда замечал.
От горя человек не становится добрей. Коли я страдаю, отчего другой не
должен страдать!
Впрочем, ничего грубого и злого я ей не говорил, в этом она не могла бы
меня упрекнуть. Я вообще почти не говорил с нею, и то ожесточение, что
копилось во мне, старался ничем не выдавать, держал его при себе. Но все
же она, я думаю, чувствовала, что происходило у меня внутри, не могла не
чувствовать. Злоба, она, как любовь, понятна без слов.
Дом наш будто вымер, так он стал тих и уныл, жена ходила забитая и