"Лев Кузьмин. Конь-беглец" - читать интересную книгу автора

междурядья густых, бархатисто-зеленых всходов молодой картошки. Ну и
подвозили для тех же стариковских немудреных хозяйств то возок дровец, то
сенцо.
Приходилось им и на гремящей, тряской телеге катывать здешних шумливых
деревенских хозяек в не очень дальнее село Залесье. Катывать за покупками в
тамошний леспромхозовский магазин с аляповатою вывеской над крыльцом:
"Товары первой необходимости". А еще, в сушь ли, в ненастье ли, хоть в день,
хоть в ночь, вздымая колесами то пыль, то грязь, они нет-нет да и поспешали
вскачь все в то же Залесье за скорою помощью, за медичкою-фельдшерицей,
ежели вдруг кому-либо случалось в родной деревеньке занедужить.
По зиме же Чалка и Корней становились неизменными друзьями
ребятишек-школьников.
Старик запрягал Чалку в широченные сани-розвальни, настилал в них
соломы. Ребята во главе с Колькой на мягкую солому валились кучей, и с
галдежом, смехом, под визг на-мерзлых полозьев, под четкий топот Чалкиных
копыт, поспешали Залесьевской дорогой по утру на школьные уроки, вечером -
домой.
От поездок таких и Сивый не отставал. И на потеху школьникам, то
впереди шагающей в оглоблях Чалки, а то и прямо на снеговой, пушистой целине
выделывал всю дорогу смешные прыжки-фортели. Школьники в санях покатывались
от смеха, а он, запрокинув голову, гриву, ржал тоненько, ответно, словно
тоже смеялся.
Но вот деньки озорной младости для жеребенка миновали. Наступил
нынешний год. К этому времени Сивый и превратился в полного двулетка, почти
в третьяка, в ладного красавца, настолько окрепшего статью всей, что Корней
решил и его понемногу приучать к жизни не гулевой, а к трудовой.
Перво-наперво жеребчик должен был привыкнуть к узде с ее железными
удилами.
Затем Корней узду соединил с длинною веревкой-кордом, заставил Сивого
бегать зеленою луговиной по кругу, заставил слушаться на бегу хозяйских рук.
Те же вполне еще ловкие руки Корнея вскоре опустили на гладкую спину
Сивого не очень грузное, пастушье, старенькое седло. И как бы Сивый не
ерепенился, как бы не взбрыкивал, а пришел момент, когда Корней вскинул на
седло и щуплого Кольку. Щуплого, но - цепкого.
Корней, раскорячив широко ноги, упираясь большими подошвами кирзовых
сапог в землю, туго держал в кулаке удлиненный повод, кричал мальчику: "Не
робей! Держись пистолетом!" И Колька, цепляясь одною рукою за луку седла,
другою - за космы Сивого, восторженно, бесстрашно верезжал: "Держусь!
Держусь!"
И пускай Сивый опять так и этак взлягивал, пускай Кольку так и этак
подбрасывало, мотало, - он держался если уж и не "пистолетом", да все же как
крепкий клещ. И настала та минута, когда молодой Сивый смирился не только с
удилами, с уздечкой, а и с маленьким всадником у себя на спине.
Начал было Корней приучать Сивого также к хомуту, к оглоблям, к
повозке. Только пока не к той гремливой телеге, в какую впрягалась Чалка, а
к легкому тарантасику. Уроки такие пошли успешно и тут. И Сивый чрез
небольшое время стал бы, как Чалка, вполне добрым ездовым конем, да уроки
оборвались нежданно. Жизнь Сивого, жизнь его друзей вдруг повернула в
сторону совсем иную, ни кем из них не предвиденную.