"Олег Куваев. Печальные странствия Льва Бебенина" - читать интересную книгу автора

городе страны и, наверное, называлась "Черемушки" с добавлением местного
прилагательного.
В старой части города, в глинобитных домах с плоскими крышами, жили
мужчины, старики, женщины и младенцы. Старики сидели кое-где на завалинках,
младенцы заполняли арыки, тротуары и узкие улочки, а женщины выскакивали из
тенистых дворов, чтобы утащить во внутренность того двора очередного
младенца с какой-то неведомой материнской целью.
Покупателей золота здесь не имелось. Ясно как двадцать одно. Или их
надо было разыскивать по неведомым Бебе приметам.
Например, базар. Бестолковый, битком набитый ишаками и халатами базар,
где темные старики продают редиску, дыни и лук. Будешь в толчее продавать
самородок неизвестно кому? Нужен индивидуальный контакт, возможность
поговорить без посторонних ушей. А как без ушей, если на пяти квадратных
метрах базара находятся двадцать пять человек? В четыре часа дня этот базар,
как по звонку, пуст. Сторожу продавать будешь?
От этих обстоятельств Беба ожесточился. Он начисто забыл осторожность и
теперь, уходя, оставлял самородок под койкой все в той же швейцарской сумке.
Держал его просто завязанным в тряпку.
Обрубок носил с собой. Металл залоснился в кармане, к нему прилипли
табачные крошки и всякая разность, которая бывает в карманах не слишком
опрятного человека. Пятидесятиграммовый обрубок драгоценного металла потерял
свой товарный вид.
"Искать, черт побери, искать надо", - думал, лежа на гостиничной койке,
млевший от жары Беба.
Номер был странный, сделанный из двух комнат. В комнате поменьше стояли
две койки, в комнате побольше - четыре. И в той и в другой комнате люди
менялись почти ежедневно. Это был обгорелый на сельскохозяйственном
производстве народ, в неизменных брезентовых сапогах и кителях из серой
холстины. Они вставали в пять-шесть утра, пили зеленый чай из гостиничных
чайников и исчезали, чтобы завтра смениться новыми.
Неутомимо держался только его сосед, главбух неизвестного
провинциального производства. Этот чертов главбух тоже обазиатился. Тоже
вставал в шесть часов утра, пил для начала зеленый чай, затем клал на стол
папку и вслух начинал читать свои бумаги: "От шестого восьмого шестьдесят
шестого. В ответ на Ваш тридцать два дробь семь сообщаем..." Проклятый
канцелярщик так и читал, как пишется "шестого восьмого..."
От всего этого хотелось запить, кануть в темную бездну. Но Беба
держался. Чужая страна, чужие обычаи. Ухо востро и хвост пистолетом. "Учись,
солдат, свой труп носить, учись висеть в петле..." - так произнес поэт.
В этом городе все говорили про хлопок. Радио говорило про хлопок,
газеты писали о нем же, и комики-постояльцы в брезентовых сапогах, когда
переходили на русский, толковали тоже про хлопок. Базарная толпа состояла из
людей в халатах. Халатники, он это видел, знали физический труд не по
книжкам. Редким и случайным казалось в толпе темных халатов белое пятно
рубахи интеллигента или сарафан приезжей туристки.
Темнолицые люди в темных халатах продавали и покупали дыни, инжир,
связки табачных листьев и темно-зеленую массу "нас" - табачное зелье,
которое кладут под язык. Они же сидели на открытых верандах чайхан и пили,
скрестив ноги, этот чертов зеленый чай, пили молча и бесконечно. Бебу,
бездельника по натуре, это молчаливое рассиживание раздражало.