"Николай Курочкин. Смерть экзистенциалиста" - читать интересную книгу автора

он дома. Это его устраивало, сблизиться ни с ними, ни с парнями с кирзавода,
жившими в той же пятиэтажке, Саломатин не стремился. Когда он стал жить
свободным, соседи по комнате считали, что он работает, а с завода никто не
приходил - то ли думали, что болен, то ли просто забыли о его
существовании.
Читал он очень много, читал и то, чего прежде и не подумал бы взять в
руки: мемуары Ромена Роллана и словарь Даля, стихи Цветаевой и "Один под
парусами вокруг света" Дж. Слокама... Он чувствовал, что мог бы жить вот
так, ничего (если не считать, что самосовершенствование индивида все же рано
или поздно что-то обществу даст, на какую-то величину увеличит его
потенциал) не отдавая обществу, долго. Может, до конца дней.
Все было хорошо и могло бы длиться вечно, но кончились деньги. Идти за
расчетом Саломатин не хотел: напомнишь о себе - выкинут из общежития. Да и
потом, это не решение вопроса: ну, хватит того расчета на месяц, даже, если
экономно, на полтора. А дальше? Опять идти вкалывать? Он не лодырь и после
полученной в "аду" закалки не боится никакого труда - ни тяжкого, ни
вредного, ни грязного - но ему жаль отрывать время от раздумий и чтения.
А жрать надо!
И Саломатин, каменея от стыда и страха поимки, начал понемногу
поворовывать. Он успокаивал себя тем, что никого не делает несчастным, а сам
спасается, - значит, невелик грех. А все же дрожал, выходя варить "суп из
семи круп".
Делалось это просто. В час "пик", когда все жильцы варят ужин -
ранний, чтобы кому в вечернюю школу, кому на свидание, кому еще куда успеть,
Саломатин выносил из комнаты закрытую крышкой кастрюльку, пару книг, соль в
бумажке и поварешку. Он дожидался своей очереди, убавлял газ и торчал рядом,
читая, изредка помешивая свое варево и охотно ссужая солью всех нуждающихся.
В этот час каждому нужно сделать сто дел: и суп сварить, и погладить
парадные брюки, и созвониться с кем-то, и подзубрить перед контрольной - и,
зная, что "Володя с книжкой" никуда не отлучится, его часто просили
последить, чтоб не убежало, не выкипело или не пригорело, пока хозяин
сбегает... И он соглашался. А когда выпадал такой момент, что все
разбегались и он оставался один с кастрюльками, Саломатин зажимал книжку под
мышкой и, спокойно вслушиваясь в шаги, отзвук которых доносился из коридора,
выуживал из чужих кастрюлек лук, мясо, картошку, вермишель, кашу. Вот теперь
можно было снять крышку со своей кастрюльки, теперь в ней не один только
соленый кипяток. Пусть смотрят, кто хочет. Никто же от одной ложки не
обеднеет. А он жив.
Однажды сырым утром он - просто так, погреться - зашел в универсам.
Побродил между стеллажами с выложенным товаром и в одном закоулке
бакалейного отдела понял, что сейчас контролю его не видно. И почти
машинально снял со стеллажа пачку горохового супа-концентрата и сунул в
карман. Карманы у плаща емкие, внешность у Саломатина была еще солидная,
преподавательская, и контроль он миновал благополучно. Отныне он варил себе
ворованные каши и супы, пил чай без сахара (сахар почему-то фасовали только
по килограмму, незаметно не унесешь), но с конфетами, а из чужих кастрюль
черпал только мясо да заправку.
И жил.
В общем с едой как-то можно было выкручиваться и без денег. Одежда у
него была еще крепкая. Но вот комендантша стала требовать плату за