"Николай Курочкин. Смерть экзистенциалиста" - читать интересную книгу автора

Владимир шел по Зейской и думал, что Лариса предала его, рассказав мужу
все - все то, что было его и ее и ничье больше. А Ломтев - хам и хамом
останется.
Он увидел автомат, поискал двушку, не нашел, но все же зашел в будку.
На полочке лежала монетка. Он позвонил Валерке - и тут везение: косметолог
был дома и скучал. Узнав, что имеется приличный коньяк, обрадовался и
предложил "провести вечер без дам: ты, я и коньяк".
Владимиру это и нужно было. За приличным коньяком последовал
неприличный, потом даже "Стрелецкая". А на рассвете лучший (он же и худший,
поскольку единственный в городе) врач-косметолог Благовещенска сидел на полу
в прихожей собственной квартиры и, бессовестно перевирая и склеивая разные
стихи в одно бесконечное произведение, громко читал Блока. Так он оказывал
моральную поддержку другу, а Саломатин тем временем сражался с подлым
шпингалетом, полчаса не выпускающим интеллигентного человека из ванной.
Утром, выпив рассольчика, Саломатин почувствовал, что с ностальгией
покончено и ему больше не хочется увидеть Ларису. Он достал с антресолей
свои записи и вернулся к "философии существования".


Глава 7. САЛОННЫЙ ЛЕВ

Что делает человек, познавший истину? Конечно, если это важная истина и
это порядочный человек?
Он несет эту истину людям. Он становится пропагандистом, проповедником,
пророком.
И Саломатин, свято убежденный, что он открыл великую правду жизни,
понес ее людям. Тем, кто, он полагал, способен его понять.
Но они не понимали!
Первой отказалась его понять Шура. Умница, а не поняла. "Как в церкви,
только без загробной жизни. Неинтересно". Все же ограниченный она человек!
Потом Валерка. Он увидел в экзистенциализме свое, родное, но такое
свое, какого, по мнению Саломатина, там и близко не было: "Это точно! Точно!
Все умрем, а потому куй железо, пока горячо, и жги свечу с обоих концов.
Раньше это Эпикур говорил. Тоже умный был мужик".
Саломатин решил выйти на более широкую аудиторию - и тут как раз
подошел Шурин день рождения. Собралось человек десять, и раньше, чем
Саломатин придумал повод для открытия дискуссии, застольный разговор сам
собой съехал к прогрессу человечества и эволюции человека.
Рыжеватый, сонного вида мужчина с круглыми серыми глазами, завкафедрой
зоопсихологии (его Саломатин знал благодаря Шуре: парадоксалист, уверяющий
своих студентов, что средний бобер умнее трех четвертей аудитории),
повернулся к Шуре и заявил:
- Я с вами, Шура-Саня, не согласен. Вы говорите: "прогресс, прогресс"!
Где он, ваш прогресс? Химчистка, что ли? Вы мне докажите, что, скажем,
удельный вес дураков за последние двести лет снизился или что Сократ,
окажись он среди нас, умом бы не особо выделялся. Тогда и я скажу: прогресс.
А так... Знания и умения растут, но мы те же, вот что важно: мы-то все те
же!
- Еще бы, - вмешался Саломатин. - Наш удел ведь не изменился. Мы все
так же смертны, как и во времена Сократа. Или за сто веков до него. Какой же