"Михаил Кураев. Жребий N 241" - читать интересную книгу автора

но государыня самообладания не потеряла, просто старалась запомнить лица этих

солдат.

Думая о странных свойствах все-таки женственной души нашего императора,

склонного более к тихому коварству нежели открытой угрозе и прямому поступку,

начинает казаться, что этот, в сущности, одинокий человек, самим сознанием

своей исключительности обреченный на одиночество, всякий раз, отправляясь на

прогулку, надеялся встретить доброго, понимающего, любящего человека, чтобы с

радостным облегчением вручить себя его попечению, как отчасти вручал Мама,

отчасти Александре Федоровне, отчасти Григорию Ефимовичу... О чем он думал,

чего он ждал, вышагивая по часу, по полтора, и в снег, и под дождем, и в

пыльную погоду? А может, как раз "приходил в себя", пока однажды

не услышал: "Туда нельзя..."

Думал ли дед о своем государе? Молился ли за него? Мысленно прощаясь с

бабушкой, не исключая для себя и печального жребия, собирался ли он умереть и

за возлюбленного самодержца? Впрочем, он человек прямой, и если в день своих

именин, о которых напишет бабушке, не сказал о своем счастье быть тезкой

государя, стало быть, скорее всего, об этом и не помнил.

Раскаты дальневосточных громов доносились лишь в телеграммах, но погрохатывать

стало и около столицы, хотя до 1905 года было еще полгода. Еще полгода до того

дня, после которого даже такой некровожадный человек, как Осип Эмильевич

Мандельштам, напишет: "Урок девятого января-- цареубийство--

настоящий урок трагедии: нельзя жить, если не будет убит царь". Жестко?

Еще бы! Вот как поэт объясняет эту неотвратимую жестокость: "Любая

детская шапочка, рукавичка или женский платок, жалко брошенный в этот день на

петербургском снегу, оставались памяткой, что царь должен умереть, что царь