"Александр Куприн. Святая ложь" - читать интересную книгу автора

расставаясь на долгое время, уловишь в любимом лице те черты разрушения и
увядания, которые не переставая наносит беспощадное время и которые так
незаметны при ежедневной совместной жизни.
- Вид у тебя неважный, Ванек, - говорит старушка и сухой жесткой рукой
гладит руку сына, лежащую на столе. - Побледнел ты, усталый какой-то.
- Что поделаешь, маман! Служба. Я теперь, можно сказать, на виду.
Мелкая сошка, а вся канцелярия на мне. Работаю буквально с утра до вечера.
Как вол. Согласитесь, маман, надо же карьеру делать?
- Не утомляйся уж очень-то, Ванюша.
- Ничего, маман, я двужильный. Зато на пасху получу коллежского, и
прибавку, и наградные. Тогда кончено ваше здешнее прозябание. Сниму
квартирку и перевезу вас к себе. И будет у нас не житье, а рай. Я на
службу, вы - хозяйка.
Из глаз старухи показываются слезы умиления и расползаются в складках
глубоких морщин.
- Дай-то бог, дай-то бог, Ваничек. Только бы бог тебе послал здоровья и
терпенья. Вид-то у тебя...
- Ничего. Выдержим, маман!
Этот робкий, забитый жизнью человек всегда во время коротких и редких
визитов к матери держится развязного, независимого тона, бессознательно
подражая тем светским "прикомандированным" шалопаям, которых он в прежнее
время видел в канцелярии. Отсюда и дурацкое слово "маман". Он всегда звал
мать и теперь мысленно называет "мамой", "мамусенькой", "мамочкой", и
всегда на "ты". Но в названии "маман" есть что-то такое беспечное и
аристократическое. И в те же минуты, глядя на измученное, опавшее,
покоробленное лицо матери, он испытывает одновременно страх, нежность,
стыд и жалость.
Домна приносит кипяток, ставит его со своим истовым поклоном на стол и
плавно уходит.
Конкордия Сергеевна заваривает чай. Мимо их столика то и дело шмыгают
по делу и без дела древние, любопытные, с мышиными глазками старушонки,
сами похожие на серых мышей. Все они помнят Семенюту с той поры, когда ему
было пять лет. Они останавливаются, всплескивают руками, качают головой и
изумляются:
- Господи! Ванечка! И не узнать совсем, - какой большой стал. А я ведь
вас вон этаким, этаким помню. Отчаянный был мальчик - герой. Так вас все и
звали: генерал Скобелев. Меня все дразнил "Перпетуя Измегуевна", а
покойницу Гололобову, Надежду Федоровну, - "серенькая бабушка с
хвостиком". Как теперь помню.
Конкордия Сергеевна бесцеремонно машет на нее кистью руки.
- И спасибо... Тут у нас с сыном важный один разговор. Спасибо. Идите,
идите.
- Как у нас дела, маман? - спрашивает Семенюта, прихлебывая чай
внакладку.
- Что ж. Мое дело старческое. Давно пора бы туда... Вот с дочками
плохо. Ты-то, слава богу, на дороге, на виду, а им туго приходится.
Катюшин муж совсем от дому отбился. Играет, пьет, каждый день на квартиру
пьяный приходит. Бьет Катеньку. С железной дороги его, кажется, скоро
прогонят, а Катенька опять беременна. Только одно и умеет подлец.
- Да уж, маман, правда ваша, - подлец.