"Олег Кулаков. Нукер Тамерлана " - читать интересную книгу автора

Дмитрий усмехнулся. Да, неудивительно, что он узнал Железного Хромца.
К тому же в средние века в Азии был только один-единственный хромой,
сухорукий и рыжеволосый воитель... Если только память не подводит. Средние
века... А какой именно век? Он напряг память. После смерти Велимира бюст и
книга перешли к нему, Дмитрий ее прочитал, но цели вызубрить наизусть перед
собой он не ставил. Так, кое-что вспоминается... Тринадцатый век... Или
четырнадцатый?
"Черт его знает! О чем я думаю?!"
Дмитрий поразился собственному спокойствию. Сидит себе и мирно
размышляет, в каком веке жил рыжебородый хромец по имени Тимур, славный
тем, что обожал резать головы и складывать из них башни. В назидание и
устрашение. Да и хрен с ним, с Тамерланом-головорезом. Страшно, что Дмитрий
откуда-то знает: это конечная остановка невообразимого и фантастического
перемещения. Билет в один конец. Обратный можно будет купить лишь через
несколько веков, когда построят кассу. Он застрял здесь без надежды на
возвращение. Может, конечно, где-то в глубине мозга и прячется память о
том, как произошел "перелет" в прошлое... Но сейчас Дмитрий не в силах
ничего изменить. Следовательно, остается лишь один вопрос: что будет делать
в прошлом дипломированный инженер-радиоэлектронщик? Осчастливит Хромого
Тимура чудом - наладит телеграфное сообщение между эмиром и его гаремом?
Дмитрий невольно улыбнулся. Тоже мне, янки при дворе короля Артура...
А если серьезно? Что ему тут делать, в совершенно чужом мире? "Странно, -
вдруг подумал он, - такое ощущение, что вся моя жизнь, с самого рождения,
была просто подготовкой к этому моменту. К провалу в прошлое. Абсурд, но
ничего другого просто не лезет в голову".

Глава четвертая
РЕШЕНИЕ

Я - человек, добившийся всего, чего хотел. В этом, наверное, в первую
очередь помогла озлобленность на мир, принявший меня так негостеприимно:
мать, которой я никогда не видел, оставила меня в роддоме.
Я - детдомовский мальчишка: без отца, без матери, без ласки и любви.
Сколько я себя помню, меня окружали такие же обездоленные изгои без
причины. И воспитатели, выполнявшие рутинную работу. Возможно, когда они ее
выбирали, юношеский идеализм и сострадание были им не чужды. Но время
уходит, а с ним уходит и юношеский пыл. Может, и существуют те, кто
умудряется сохранить в себе человечность до самой смерти. Может быть... Но
на мою долю их не досталось. Имя и фамилию мне дали в роддоме, а отчество
пришлось выбирать самому.
Спустя годы я начал подумывать, что, может быть, не так уж прав в
оценках собственного детства и людей, которые меня окружали. Дети должны
быть жизнерадостными, а я таким не был: осознал в четыре года, что я
брошенный матерью ребенок, и стал таким, каков есть до сей поры - "вещью в
себе". Я был трудным ребенком - вряд ли кто-нибудь из воспитателей мог
похвастать, что он нашел ко мне подход. И настоящих друзей в детдоме у меня
не было. Возможно, я просто одиночка по характеру; или - был взрослее
сверстников, чьи игры и разговоры меня никогда не интересовали...
Я достаточно рано понял, что если не подавлю в себе злости, то кончу
плохо. Поэтому моя "трудность" ограничивалась педагогическими проблемами: