"Алексей Николаевич Кулаковский. Расстаемся ненадолго (Роман) " - читать интересную книгу автора

быть, сам он не обращал внимания на такое?
Тем не менее Жарский представал перед ним как человек широких
возможностей, способный везде проявить себя, везде найти соответствующее
своему характеру место. И как-то сам собой всплыл в памяти рассказ о том,
как один солдат царской армии двенадцать лет прослужил в Петербурге, а
Петербурга не видал.
Мелькнула мысль об обидной, хотя и довольно далекой аналогии... В самом
деле, срок приближался к концу, а пришлось бы ему вот так, как сегодня
Жарскому, вспомнить весь свой воинский путь, и, пожалуй, не нашел бы и пятой
доли того, о чем рассказывает директор. Его, Андрея, служба, как и вся
жизнь, проходила в каждодневном напряженном труде. Она требовала затраты
большой энергии, силы, часто сопрягалась с немалыми трудностями. Преодоление
этих трудностей приносило удовлетворение, сохранялось в памяти, однако
казалось, что другим не очень-то интересно слушать обо всем этом...
Сокольный и прежде не раз ловил себя на мысли, что у других всегда
получается лучше, чем у него. Он словно бы идет по краю жизни, а не самой
серединой ее. Военная служба сначала импонировала его натуре, вызывала
стремление стать сильным, волевым человеком. Но потом заболела нога, и все
пошло прахом...
Сейчас он остро чувствовал, что, видно, не быть уже ему в строю, не
быть в армии таким, как все, и это болью отзывалось в сердце. Даже неловко
стало ощущать на себе красивую военную форму, смотреть на блестящую
планшетку. Казалось, будто все это на время лишь одолжил у кого-то, чтобы
вот так, в военных атрибутах, показаться дома.
А у Жарского все по-иному. Вот он сейчас в обычном гражданском костюме,
кажется, в том же самом, какой носил до армейской службы: темно-серый, уже
не новый пиджак, синие брюки-клеш. И все же выглядит настоящим военным, не
хуже любого кадрового! Почему? Возможно, окончил военное училище и пришел на
побывку, а может, по какой-нибудь другой причине отпустили, - ну, например,
как отличника боевой и политической подготовки. Из рассказа Жарского этого
не узнать. Андрею хотелось спросить, почему человек дома, но стоило
заикнуться, как Жарский сразу поднимал обе руки, повышал голос и принимал
такой вид, будто его собирались обидеть. "Раз человек хочет, чтобы его не
перебивали, - подумал Андрей, - пускай говорит". Мало ли на свете людей,
которые не любят слушать других, а сами готовы рассказывать хоть двое суток
подряд. Над такими людьми часто посмеиваются, однако их не презирают.
Возможно, Жарский не такой, - Андрей мало знал его.
Рассказ директора затянулся до того, что Евдокия, прикрывая рот
платком, начала позевывать. У Веры тоже притупилось внимание, она все чаще и
чаще выражала свое нетерпение. Андрей слушал хотя и внимательно, но было
видно, что он устал, и эта усталость отражалась в его глазах, ощущалась в
односложных фразах, которые иногда удавалось ему вставлять в почти
бесконечный словесный поток Жарского.
Наконец директор привстал, будто собираясь уходить, и Евдокия сразу
подхватилась, чтобы проводить его. Однако вместо этого он придвинул свой
стул поближе к Андрею и вспомнил новый эпизод. Евдокия не выдержала и вышла
в сени. Там лежало несколько охапок мелко порубленных сучьев тополя. Тихо и
быстро стала она складывать их в темный угол и прикрывать разным домашним
хламом.
Жарский в конце концов заметил, что стал уже надоедать своими