"Первый из первых или Дорога с Лысой горы" - читать интересную книгу автора (Куликов Виктор)

ГЛАВА 5 ЗАВТРАК НА ТЕПЛОХОДЕ

Первой в то утро из пассажиров теплохода «Отчизна» проснулась актриса Анечка Измородина, созданье воистину божественной красоты, но уже испортившая себе репутацию тем, что снималась все больше в ролях девушек, мягко выражаясь, отнюдь не невинных и совсем даже не скромных.

То есть, на экране Анечка оголялась гораздо чаще, чем раскрывала свой соблазнительный ротик. Но этим зрителей не возмущала и протеста не вызывала. Ибо Анечке было, было что оголять и демонстрировать своему народу!

И народ, отвечая Анечке любовью и восхищением, на фильмы с ее участием шел. А потому будет совершенно справедливым сказать, что тихая и безобидная по натуре Анечка Измородина грудью своею буквально вытащила, спасла от полного провала добрый десяток наидебильнейших картин.

Началось же все с того, что будучи студенткой первого курса кинематографического вуза, Анечка отважилась явиться на пробы к режиссеру, опрометчиво решившему поставить «Ромео и Джульетту».

От него-то она и услышала фразу злую, но, как все злое, очень справедливую и к тому же определившую ее дальнейшую карьеру.

Заставив ее с полчаса ходить перед ним, кружиться, танцевать, улыбаться и даже вставать на четвереньки, толстопузый и лысый низенький режиссер, чрезвычайно гордившийся пегою своей бороденкой и фарфоровыми зубами, вставленными в Австрии, после чего денег на съемку его предыдущего фильма хватило едва-едва, кобелино лыбясь, спросил:

— Так значит, мы желаем сыграть Джульетту?

Под его гладящим взглядом Анечка сконфузилась, потупилась и выдохнула чуть слышно:

— Да…

Вцепившись безжалостно в пегую бороденку, глазки прикрыв, щеки раздув, то есть, изобразив мыслителя, режиссер с пафосом заявил:

— Вы, должно быть, милочка, не вникли по молодо сти лет в образ Джульетты, не поняли его глубочайшего смысла… Для меня, например, Джульетта есть небесный эфир, есть идеал, мечта!.. А у мечты не бывает грудь четвертого размера. У вас ведь четвертого?.. Ну вот видите!.. Нет, милочка, ваша съемочная площадка — в постели.

И действительно, как Анечка ни старалась, но ей предлагали роли только распутниц, потаскух, коварных соблазнительниц да проституток.

Сначала она соглашалась на них, поскольку просто ужасно хотела сниматься, ну а потом выяснилось, что ничего другого делать-то она не умеет. Иных ролей ей не давали.

Круг замкнулся.

Что касается зрителей, то они, наивные, очень быстро поверили в то, что Анечка и в жизни такая же, как на экране. И сделалась она для зрителей олицетворением прекрасного порока.

Ну а какой же фестиваль без порока? Разве может быть у нас настоящий праздник да без греха?

Вот Анечка и получила в числе первых приглашение на фестиваль, золотом тисненное на королевской финской бумаге, упаковала вещи и в сопровождении покорного своего воздыхателя актера Феликса Гуева, который почему-то считался ее мужем, погрузилась на теплоход.

…Проснувшись в то утро в своей каюте одна, Анечка надула губки, вспомнив, как прилипчив был ночью, в ресторане, знаменитый актер Обулов, пьяно требовавший, чтобы она отправилась с ним к нему в каюту попробовать какого-то немецкого ликера, и нахально обещавший, что она об этом не пожалеет, как не жалеют актрисы С-ец, 3-ва, Х-нен, Д-кая и другие, полный список которых Обулов не вспомнил.

Анечка постаралась забыть об Обулове, вечно юном корсаре, как и о сценаристе Тишкове, ночь напролет певшем ей хорошо знакомую песню о том, что будто бы пишет он для нее специально сценарий, разумеется, гениальный, и ему чрезвычайно необходимо сейчас же зачитать ей некоторые фрагменты, дабы она вникла и оценила. Но сценарий у него, само собою, в каюте, и вынести его в ресторан невозможно никак…

Проще было бы предложить прямо: «Пойдем переспим». Анечка сразу бы и послала предложившего понятно куда. Тут же приходилось отшучиваться, улыбаться, строить из себя непонятливую.

А самое забавное, знаете что? Самое забавное и самое грустное то, что Анечка была совершенно не такой, какой представляли ее, как думали о ней миллионы зрителей и слишком многие из коллег. Не была!

Не верите, что возможно, так часто и ловко, с таким вожделеньем во взоре снимая с себя все перед камерой и так возбуждающе мастерски занимаясь любовью на глазах у притихших миллионов зрителей, но в то же время в жизни не быть?..

Ну, не верите, так и не верьте. Вам же и хуже. Ибо тот, кто не верит, что из кучи дерьма может к солнцу взметнуться благоухающая фиалка, тот сам обречен ткнуться в конце концов носом в эту самую кучу. Чего я никому не желаю…

Проснувшись и отмахнувшись от тошных воспоминаний о сценаристе и Обулове, об эстрадном певце Крику-нове и рыхлотелом критике Жадном, которые так же в ту ночь что-то ей там предлагали, обещали, сулили, Анечка загрустила.

Устала она от своей вроде бы яркой жизни. Устала и в последнее время все чаще страдала приступами тоскливой скуки.

Когда же такие красавицы страдают от скуки, с ними обычно случается Нечто…

С Анечкой Нечто случилось в то утро в пустом ресторане, куда вышла она не столько затем, чтобы позавтракать, сколько чтоб встретить кого-нибудь, поболтать и развеяться.

Белый весь, словно только что в нем бушевал снегопад, зал ресторана оказался безлюден и тих.

Ни посетителей, ни стюардов…

Как увидела эту картину Анечка, так сердечко ее и запрыгало воробышком над россыпью крошек: скорее, скорее! Как бы еще кто не подоспел.

Невозможно сказать, что случилось бы в нашей истории далее, если бы Анечка в дверях безлюдного ресторана крутанулась на каблучках и возвратилась в каюту или поднялась, допустим, на изнывающую под солнцем верхнюю палубу.

Но что теперь гадать да придумывать?! Не крутанулась Анечка на каблучках, а с воробьиным сердечком шагнула в ресторанный зал и подавленная незнакомым предчувствием прошла до незанятого столиками пятачка для танцев. Здесь и остановилась. Прислушиваясь не к тишине белоснежного мира, а к себе самой.

И вот…

— Мне кажется, — заворковал позади нее ласковый голос, — что вам будет удобнее там, у окна. Я все приготовил.

Оглянувшись, Анечка обнаружила у себя за спиной широкоплечего здоровяка под два метра ростом, с абсолютнейшей золотистою лысиной, в наимоднейшем двубортном пиджаке в желто-зелено-коричневую клеточку, в черной сорочке, без галстука и в спортивных штанах фирмы «Адидас». На ногах у здоровяка красовались странные стоптанные туфли с длинными загнутыми носами.

— В моем туалете что-то не так? — прочитав удивление в Анечкином взгляде, спросил незнакомец.

Он глянул вниз на самого себя и воскликнул с досадой:

— Ёханый бабай! Это надо ж! Ткнул пальцем вправо:

— Смотрите-ка…

Анечка непроизвольно посмотрела вправо, ничего особенного не увидела и вновь обратилась взором к здоровяку.

Тот уже был в брюках от пиджака и нормальных туфлях.

Как он успел? Что вообще происходит? — этих вопросов Анечка не задала.

Когда такие красавицы страдают от скуки, они не удивляются никаким неожиданностям.

Здоровяк же чопорно поклонился и представился:

— Мое имя Сизигмунд Чигиз. Я один из продюсеров корпорации сэра Девелиша Импа и здесь, на теплоходе, представляю его интересы.

О том, кто такой сэр Девелиш Имп, и каким боком он касается их фестиваля, Анечка узнала только минувшей ночью, когда посреди всеобщего гвалта на эстраду к ресторанному оркестру выбрался Яков Заваркин, председатель Всероссийского братства киноактеров, и, едва от восторга не проглотив микрофон, оповестил всех о том, что у фестиваля появился генеральный спонсор в лице самого сэра Девелиша Импа, в связи с чем он, Заваркин, больше не сомневается ни в светлом будущем братства, ни в радужных перспективах актерских фестивалей, включая и нынешний.

Ну а Обулов дополнил сообщение председателя общими сведениями о генеральном спонсоре. Впрочем, все, что он рассказал, вы, отважные мои читатели, о Девелише Импе уже знаете.

Поэтому словам Чигиза Анечка не удивилась. Продюсер так продюсер. С людьми и не такое бывает. Правда… И появился неведомо как, и это переодевание…

Насторожиться Чигиз ей не дал. Осторожно взяв Анечку под локоток, он увлек ее в дальний конец ресторанного зала, к накрытому на две персоны столу.

По дороге он ей ворковал:

— Моя работа, многоуважаемая Анна Павловна, заключается в том, чтобы находить таланты, которым бы сэр Девелиш Имп помог стать звездами. Ко всеоб щему удовольствию… И вот вчера, вернее, сегодня ночью, оказавшись в этом замечательном ресторане в самый разгар пиршества и увидев вас, я понял с редкост ной для подобных ситуаций уверенностью, что следу ющей звездой, которой сэр Девелиш Имп поспособ ствует воссиять на кинематографическом небосклоне, будете вы! Да-да, не удивляйтесь, я это понял с первого взгляда, я это, простите уж мне такое выраженье, почу ял, как чует классная борзая притаившегося зайца… И вдумайтесь, ведь только благодаря борзой заяц разго нится и побежит так быстро, как обычно не бегает! Вот уж действительно, у любой ситуации есть положительная сторона, у любой. Даже у отсечения головы посредством гильотины… Не удивляйтесь, прекрасная Анна Павлов на, не удивляйтесь. Но согласитесь, что голову после этой невеселой для нее процедуры очень долгое время не надо, к примеру, причесывать…

Располагаясь послушно на предложенном ей Чигизом стуле за столиком у окна, Анечка улыбнулась:

— Мне кажется, отсеченную голову больше вообще не придется причесывать.

Никогда не спешите с категоричными заключениями, — продюсер посмотрел на Анечку с грустью. — И тем более, если речь идет о головах. Это такой щепетильный предмет!.. Ну, прежде всего, у каждой головы свой срок и своя цена. Так что раньше того, чем срок этот выйдет, а цена будет выплачена, голова не денется никуда, сколько бы раз ее ни отсекали. Во-вторых, многие головы в отделенном от туловища состоянии обретают качества, которые до этого за их обладателями не наблюдались. И возникает вопрос, может быть, многие люди в безголовом состоянии были бы лучше и обществу полезнее?.. И последнее. Природа нашей планеты не безгранична, а совсем наоборот, ее возможности и ресурсы очень и очень скудны. Поэтому жизнь продолжается лишь благодаря тому, что она, жизнь, новые образования создает из старого материала, уже использованного многократно. И ни одна голова не исчезает бесследно. Рано иль поздно, но она появляется на плечах у другого. Вот так, очаровательнейшая Анна Павловна!., Впрочем, я что-то увлекся. К чему эта лекция об отсеченных головах, если пока мы на этом теплоходе никого не собираемся лишать головы. Головами разбрасываться непрактично… В конце концов, если очень постараться, то на любую из них можно нацепить именно ту шляпу, которая тебе нравится.

Чигиз замолчал и задумался.

Анечка ждала, стараясь рассматривать здоровяка, сочные черты его лица как можно незаметнее.

Молчание затягивалось, и Анечка не выдержала:

— Простите, Сизигмунд, но я не совсем поняла… то есть, совсем не поняла, чего же вы хотите от меня.

Продюсер ответил радушной улыбкой, от которой абсолютнейшая его лысина прямо-таки засияла:

— Знаете что, прелестная Анна Павловна, давайте сначала позавтракаем, выйдем на палубу, и там, раску рив отменную гаванскую сигару, дюжину которых я раз добыл с таким трудом в одном из портовых магазинчиков Портленда, я самым подробнейшим образом расскажу вам все, что знать вам необходимо. Договорились?

Подумав, Анечка согласилась. Чигизу это понравилось:

— Вот и замечательно! Только глупцы торопятся узнать раньше срока то, что они узнают обязательно.

Слишком ранние знания вредны так же, как и слишком большие. От них случается несварение мозга, что приво дит к расстройству чувств и плохому пищеварению…

Поэтому давайте завтракать!

И вот пока они наслаждались тающим во рту омлетом, застенчиво-румяным окороком, поджаренным хлебом с персиковым джемом и кофе, аромат которого легко вскружил бы голову даже сфинксу, зал ресторана ожил и наполнился суетой.

Высыпавшие как из пригоршни стюарды кинулись передвигать столы, уборщицы принялись протирать дыры в паркете, нервные наставления давал директору ресторана Заваркин, вырядившийся с утра в парадный костюм-тройку с галстуком-бабочкой изумрудного цвета, и к тому же прилизанный тщательнее обычного.

Ему жадно поддакивали второразрядные актеры, но заместители Заваркина по председательству в братстве Пелагея Кольц-Шацкая и Аристарх Жужукин.

Затем к ним присоединился впалощекий, словно все время что-то сосущий, капитан теплохода, с головы до пят в белом. И после короткого, но чрезвычайно оживленного обсуждения вся компания выбежала из ресторана.

— Интересно, что это происходит? Почему они все такие возбужденные? — недоумевала Анечка.

— Клоуны прибывают, — как о чем-то само собой разумеющемся невозмутимо сказал Чигиз.

Анечке показалось, что она ослышалась:

— Клоуны?

— Ну да, клоуны… Самые бездарные из всех клоунов страны!.. Ах, что за дивные у вас глаза, Анна Павловна! От них невозможно оторваться. Замечательные глаза!.. И это детское изумление придает им полную неотразимость, — продюсер отстранился от стола и смотрел на Анечку с восторгом.

Нисколечки не обидевшись на его слова о детском изумлении, Анечка доверчиво спросила:

— Нет, в самом деле, что происходит? Какие клоуны прибывают, и как они могут прибыть на теплоход, который, если не ошибаюсь, идет по реке полным ходом? Вы можете объяснить?

— Охотно, — согласился Чигиз и посмотрел на часы. — Дело в том, что с минуту на минуту на верхнюю палубу теплохода ступят господа Худосокин и Брык, лидеры самых скандальных фракций Народного Собрания… Я понимаю, что такая женщина, как вы, политикой не интересуется. И правильно, кстати сказать, делаете. Но Худосокина с Брыком вы знать должны. Их у нас все знают. Как матерные слова… Ступят же они на палубу, спустившись по веревочной лестнице со специального вертолета.

У Анечки на переносице обозначилась совершенно ненужная ей складочка:

— Худосокин и Брык? А им-то что здесь надо? И к чему весь этот цирк с вертолетом?

— Вы изволили выразиться весьма точно и образно. С вертолетом они устроили именно цирк! И намеренно, с тонким расчетом. Для того, чтобы и об их появлении на теплоходе не забыло сообщить ни одно из так называемых средств массовой информации. Реклама нужна господам депутатам, шум… Согласитесь, что прибудь они на фестиваль как все остальные, а господ политиков соберется немало, вы еще в том убедитесь, то Худосокин и Брык на общем-то фоне выделялись бы не очень. Согласны?.. То-то же! А так — шум, гам, разговоры, репортеры, фотографы, телеоператоры. И с первых же минут их появления. Если не ошибаюсь, Худосокин первоначально удумал догонять теплоход на подводной лодке, чтобы всплыть перед носом и подняться на борт под звуки оркестра. Но когда узнал, что Брык вылетает вертолетом, а стало быть, окажется на теплоходе раньше, то субмарине приказали вернуться на секретную базу в Северном море, хотя половину пути она уже и прошла, а господин Худосокин буквально выбил себе местечко в вертолете Брыка, который брать его не хотел ни в какую…

В ресторан проник слабый, но отчетливый рев двигателей геликоптера…

— Ага, прибыли, голуби, — усмехнулся Чигиз.

Рассказ его Анечку позабавил.

— Так ведь они оба, и Брык, и Худосокин, ненормальные! — заметила она. — Я и в самом деле далека от политики, но несколько раз видела их по телевизору и любопытства ради пробовала читать их статьи в газетах. Это — маразм!

— Дорогая моя Анна Павловна! — воскликнул продюсер. — Да среди наших депутатов и десятка нормальных не наберется! Нормальный депутат — это такая же редкость, как говорящая собака. Честное слово боевого офицера!

Запрокинув голову, Анечка рассмеялась, а отсмеявшись, спросила:

— Вы хотите сказать, что нормальных депутатов не бывает вообще?

— Нет, я хочу сказать, что говорящие собаки встречаются в природе ужасно редко, но все-таки встречаются. Так и с нормальными депутатами!

Рев двигателей начал стихать, удаляться и вскоре угас совсем.

Продюсер повернулся всем корпусом ко входной двери ресторана:

— Что ж, посмотрим, посмотрим. Чем позабавят сегодня нас господа депутаты?

Любопытство одолело и Анечку, и она с нетерпением смотрела на дверь.

И вот…

По коридору к ресторанному залу покатился гул возбужденных голосов, то и дело разрываемый всплесками особенно нетерпеливых выкриков. Беспрерывно трещали фотовспышки, чьи-то тела ударялись о стены. Но раньше толпы в зал ворвался прекрасно поставленный бас Худосокина:

— …не для того, чтобы прохлаждаться, конечно же!

Наша партия уполномочила меня принять участие в фестивале с целью научить, как надо сценаристам писать, режиссерам — снимать, а актерам — играть!..

Обе створки двери испуганно разлетелись, и толпа с депутатами посреди нее ввалилась в ресторан.

Несколько стульев упало, пара столов была опрокинута, обиженно зазвенели посуда, ножи и вилки, посыпавшиеся на пол.

С ловкостью стада голодных слонов толпа двигалась по проходу меж столиков, пока не остановилась на площадке для танцев.

Здесь кто-то из журналистов и выпалил вдогонку только что сказанному Худосокиным:

— А операторов вы учить разве не будете?

— Молодой человек! Вам не хватает культуры! — обрушился на спросившего Худосокин. — Вы не умеете себя вести! Вы задаете глупые, нет, провокационные вопросы! О каких операторах вы говорите? Чему их учить? Важность профессии кинооператоров выдумана жидо-массонами для того, чтобы прибрать к рукам весь кинематограф. И в первую очередь — кинематограф нашей страны! Оператор — это подмастерье. То есть, он под мастером. Всегда! Он снимает то, что напишет сценарист, прикажет режиссер и покажет артист. А вы знаете, что иногда показывают в камеру артисты?

— Что? — продолжал задавать провокационные вопросы бескультурный молодой человек.

Худосокин отработанно возвел руки вверх и взгляд устремил к выстланному зеркалами потолку ресторана:

— Боже мой, ну за что? Почему мне приходится работать с такими людьми? Зачем женщины рожают и растят таких детей?! Их надо топить в малолетстве, как только они произнесут свое первое «что»!.. Молодой человек, — Худосокин снова смотрел на провокатора с ненавистью и скорбью, — здесь находятся дамы. И в этом ваше спасенье. Иначе бы я вам ответил. Или просто показал, что иногда демонстрируют камере наши люби мые актеры…

С ревностью и нетерпением наблюдавший за конкурентой Брык воспользовался неожиданной паузой и постарался перехватить инициативу:

— Без помощи депутатского корпуса Народного Собрания наш кинематограф никогда не станет воистину народным и не выберется из кризиса, в который ввергли его бюрократы прежнего режима!.. Только самый строгий контроль за каждым режиссером, за каждым актером, за каждым снимающимся фильмом спасет отечественное кино и выведет Россию в число великих кинематографических держав. Поэтому наша партия намерена вынести на обсуждение коллег-депутатов проект закона об основополагающих целях и задачах в развитии российского кино…

— Пойдемте отсюда, — предложил Чигиз, вставая из-за стола. — Не люблю я с утра принимать душ из помоев. Да и курить хочется.

Анечка послушно последовала за продюсером. Когда они выходили из зала, пламенную речь снова держал раскрасневшийся Худосокин:

— Я не националист, не шовинист и уж тем более не антисемит. Вы знаете, что у меня в роду были и камен щик, и полковой писарь, и пивник, и даже милиционер.

Я — демократ до корней волос!.. Но я настаиваю на том, что такой немаловажный вид искусства, как кино, нельзя отдавать на откуп людям с сомнительной идеологической ориентацией. Нет, нет и еще раз нет разным там мазохи стам и транссексуалам от кинематографа! Мы должны…

Свернув из центрального коридора в боковой, Анечка и Чигиз выбрались на палубу благополучно, хотя в ушах все продолжал бесноваться отточенный голос Худосокина.

…В глубоких шезлонгах, принявших их на верхней палубе, хотелось нежиться в дреме и медленно размышлять о пленительных глупостях. Но Анечка и продюсер об этом не помышляли.

Раскурив самую с виду буржуинскую сигару, выпустив в небо пышный султан голубоватого дыма, Чигиз начал так:

— Ну что ж, бесподобная Анна Павловна, давайте по существу… Вам хочется знать, что придется вам делать.

Прекрасно! Я отвечу двумя словами: ничего особенно го!.. Самое трудное, самое важное вы уже сделали: вы стали такой, какая вы есть. То есть, самою собой…

Именно такая вы нам и нужны!.. И мы предлагаем вам роль, о какой вы мечтаете. Вашу заветную роль. У вас ведь есть заветная роль?

— Разумеется, — призналась Анечка и опечалилась.

Потому что была уверена, что роль эту ей не дадут никогда.

Чигиз улыбнулся:

— Правильно! — наклонился к ней Чигиз. — Фильм, в котором вы мечтаете сыграть главную роль, не поста вит ни один режиссер. А потому и заветную вашу роль вам не предложит никто. Они просто о ней ничего не зна ют!

— Но откуда же знаете вы, о чем я мечтаю? — с замирающим сердцем восхитилась Анечка. Именно вос хитилась, потому что она поняла, что этот Чигиз дей ствительно знает ее мечту. И этому Анечка только обра довалась.

Продюсер тихонечко рассмеялся:

— Это проще простого, поверьте! Если в душе чело века живет мечта, возвышенная, настоящая, то она излучает такое тепло, что не почувствовать его невозможно.

Иногда, как у вас, излучение это так горячо, что все ста новится ясно после совсем недолгого пребывания ря дом… И поэтому мне известно, что теперь вы мечтаете не о Джульетте, а совсем о другой женщине… Девочка из Вероны избрала легкую судьбу, отказавшись от жизни рядом с любимым. Женщина, которая не дает покоя вашей душе, решила иначе. Ей открылась великая исти на, что любимый будет жить до тех пор, пока жива любовь к нему… Я все правильно говорю?

— Да, — чуть дыша прошептала ошеломленная Анечка.

Как и откуда узнал он? Словно бы заглянул ей в душу.

Резвый, пронизанный солнечным золотом ветер подхватил и унес новый султан голубоватого дыма сигары.

А голос Чигиза звучал будто не из соседнего шезлонга, но изнутри Анечки, из ее… памяти? сердца?

— Утро пригнало с востока, из близкой пустыни, ветер колючий и злой…

Или это уже вовсе не голос Чигиза?.. Но как бы там ни было, утро пригнало с востока, из близкой пустыни, ветер колючий и злой.

Волны его раскаленные, словно из чертова горна, набрасывались все яростнее на Гинзу и грозили засыпать деревню песком по самые крыши.

Люди попрятались по домам, позадвинув засовы. Женщины и старики торопливо, взахлеб читали молитвы, усевшись в углах, и просили Всевышнего уберечь, пронести стороной песчаную бурю.

Они молились так истово, что были услышаны, и после полудня ветер внезапно стих, сник и больше напоминал побитую палкой собаку.

Анна вышла из старого дома родителей, куда вернулась неделю назад, сбежав из проклятого Ершалаима, вышла и увидела его. Его!

В выцветшем рваном хитоне, в стоптанных старых сандалиях, с посохом сучковатым в руках он сидел на потрескавшемся валуне у колодца, обложенного белыми камнями на пустыре, который жители Гинзы с крестьянской наивностью именовали площадью.

Рядом с ним, на земле, сидели еще трое. Измученные и несчастные с виду. Буря и солнце поистерзали их, должно быть, до полусмерти.

Его же взгляд, встретивший Анну, светился спокойствием и умиротворенностью. Как будто его стороной обошли раскаленные волны мчавшегося по ветру песка, и не коснулись лучи разъяренного солнца.

Только мгновенья, всего лишь мгновенья Анне хватило, и она поняла, что за этим чужим человеком готова идти и в пустыню, и в черную бурю, и по адской жаре.

Пусть он только позволит…