"Первый из первых или Дорога с Лысой горы" - читать интересную книгу автора (Куликов Виктор)ГЛАВА 19 СМЕРТНЫМИ ПРИГОВОРАМИ НЕ БРОСАЮТСЯВернувшись в гостиницу, где все уже знали о случившемся перед управой, пройдя сквозь сочувственные, изумленные, любопытные взгляды и вопросы «А правда…?», «И вы не знаете, кто такая?», «Как же это могло случиться?», «Вы думаете…?», Дикообразцев в люксе сел к своему столу и предложил поднявшемуся вместе с ним Алексею: — По сто пятьдесят? — Я за рулем, — ответил водитель, но прошел к холодильнику и налил Дикообразцеву полстакана холодной водки. — Придется вам одному… Достав из открытого холодильника кусок ветчины, Алексей осмотрелся, чем бы отрезать пару-другую ломтиков. Нож он увидел на подоконнике. — Откуда у вас такой? Прямо тесак какой-то! — удивленно разглядывал он странный нож. При виде ножа в глазах Дикообразцева потемнело. — Ну-ка дай сюда, — взяв себя в руки, потребовал Александр Александрович. — С таким хорошо в рукопашной! Или на волка, — развивал свою мысль Алексей. Но передал нож Дикообразцеву. Алексей был вообще исполнительным парнем. Сжав рукоятку ножа, Дикообразцеву показалось, что он схватился за трубу, по которой бежала ледяная вода. — Выпейте побыстрее, а то вы опять стали бледным, — посоветовал Алексей, глядя на Дикообразцева. Оглядевшись внимательнее, водитель нашел на журнальном столике обычный нож и нарезал румяное мясо щедрыми ломтиками. — Давайте, давайте, Сан Саныч, или я врача позову, — пригрозил Алексей, откусывая бутерброд. — Я тебе позову, — через силу улыбнулся Дико-образцев, спрятал нож в верхний ящик стола и залпом выпил налитую водку. Стало полегче. Теплее. И ярче вокруг. Но вопрос оставался вопросом. С чего бы это появился здесь нож? Тот самый. Подаренный ему в Ен-Герше Магишем. Этот нож он носил с собой долго. Никогда ничего им не резал и никому не давал. Был уверен, что нож пригодится ему для другого. Но когда день пришел, но когда наступил тот момент, нож исчез. Он не нашел его. И не смог… Как же нож оказался здесь? Что это значит? Неужели… — Ну вот дело другого рода! — обрадовался Алек сей. — Теперь вы на человека похожи. Водка — великая вещь! Она помогает от всех болезней. Если, конечно, не злоупотреблять. И действительно, Дикообразцев ожил лицом, глаза у него заблестели, цвет губ из синюшного сделался розовым. «Нож без причины вернуться не мог, — сделал вывод Дикообразцев. — Значит, приближается время пустить его в дело. Ладно, пусть так.» Тут зазвонил телефон так называемой малой связи, которой в городе пользовались только руководители государственных учреждений и предприятий. — Александр Александрович, — сняв трубку, Дико образцев услышал голос полковника Крысобоева, начальника муниципальной милиции, — что-то мне не доставили пригласительных на встречу с актером Анжовским. Мне Закатив глаза, Дикообразцев спросил: — Что за вопрос, Иван Иваныч? Сейчас я вам кого-нибудь с пригласительными пришлю! Вам на сколько персон надо? На том конце провода замычали, вроде как даже замявшись: — Ну, в общей сложности, на семнадцать. Дикообразцева передернуло. Но что поделаешь? Фестиваль-то пройдет, а полковник останется. — Никаких проблем, — сказал Александр Александрович по возможности с энтузиазмом. — Мой водитель доставит их вам через десять минут. — Да? Ну и отлично!.. Кстати, Сан Саныч, вы как себя чувствуете? Мне доложили об инциденте, который случился. Сочувствую. — Спасибо. Со мной все в порядке. — Правильно. Будьте мужчиной. Люди, как известно, погибают и мрут, как мухи… А эту женщину вы не знали? Дикообразцев опять нахмурился: — Нет. — Вот как бывает… И фамилия Охламович ничего вам не говорит? — допытывался Крысобоев. — Охламович? — напрягся Дикообразцев. — Что-то такое слышал. Это… это, по-моему, журналист. То ли из Питера, то ли из белокаменной… — Из белокаменной, — подтвердил Крысобоев. — Правильно вы говорите, журналист он. Павел Зенонович Охламович. При фестивале аккредитован. Был. Александр Александрович насторожился: — Был? С ним что-то случилось? — Избили его. Самым жестоким образом. Мне вот только что доложили. Парень в реанимации, — скучнейшим тоном проговорил Крысобоев. Странно… Средь бела дня? Журналиста?.. За что? Дикообразцев испытывал совершенно особенное волнение. Словно избили кого-то родного или, по крайней мере, хорошо знакомого человека. Но Охламовича он видел лишь раз или два… Ну, конечно, на пресс-конференции и в буфете театра. И запомнил его по вопросу, с которым Охламович обратился к нему. Вопрос был такой. Не считает ли он, Дикообразцев, что фестиваль превращает Тверь в какие-то Нью-Васю-ки, в подобие им? Охламович представился перед вопросом, потому-то Дикообразцев и запомнил фамилию. Парень высокий, черноволосый, с аккуратною бородой и богемно одет. Стоп! Так ведь это его Дикообразцев и видел, ударившись головой о стекло, когда Алексей крутанул машину в переулок у городского сада. Тогда он успел подумать, что кто-то знакомый переходит Советскую. А кто — не различил. — Где же его избили? — спросил Дикообразцев полковника. — На набережной. Неподалеку от кинотеатра «Звезда»… Все так! Туда Охламович, должно быть, и шел, когда его «Волга» свернула с Советской. — Как же все произошло? — волнуясь все более, спросил Дикообразцев. — По рассказам свидетелей, — начал полковник с интонациями опытного повествователя страшных историй, — ваш Охламович вышел на набережную и увидел бомжей, просящих милостыню у кафе «Восточные сладости». То ли с похмелья он был, то ли вообще чуть-чуть не в себе, не знаю, но только направился ваш Охламович. — Почему же он мой-то? — не понял Дикообразцев? — Ну а чей? — Вы начальник всего фестиваля, вы и за всех отвечаете, — резонно ответил ему Крысобоев. А ведь он действительно за всех отвечает. Он За всех. За Охламовича, за полковника тоже. За всех охламовичеи, за всех полковников. Он отвечает… — осознай неожиданно Дикообразцев. Значит, сменил ваш Охламович свой курс и вместо того, чтобы пойти в «Звезду», на встречу с молодыми актерами, он двинул прямо к этим бомжам, а их было там шестеро, и каждому дал по пять тысяч… Вот я и говорю-ненормальный какой-то или с похмелья. Хотя я и с похмелья такого не отмочу!.. Дал он им деньги и пошел сеое. К «Звездочке»… А бомжи за ним. Предлагают отметить такую удачу. Ему предлагают. Мол, спасибо тебе, мужик, но раз ты так по-людски с нами, то и мы к теое со всем сердцем. Давай по стакану портвейна за здоровье твое и наше… Охламович не согласился. Они его не пропускают. К ним к тому времени еще двое присоединились. Короче, пошел базар. Бомжи: «Пей!». Охламович: «Не буду!»… Это их и взбесило. «Так? — говорят — Пить, значит, с. нами не хочешь? Брезгуешь? За людей не считаешь? Ну, получай тогда!»… Набросились они на него, и пока свидетели вызывали милицию, пока мои орлы прибыли, бомжи отделали вашего Охламовича так, что и мать не узнает родная. Еле жив. В реанимации, я говорил уже… Вот такие дела. Дикообразцеву стало так тошно, словно это его испи-нали ногами, отмолотили пустою бутылкой из-под портвейна озверевшие бомжи. Что же такое творится? Шел человек, дал им денег, а они его… в благодарность! И кричали еще, даже когда их вязала милиция: Добрый, да? Самый добрый из всех? Теперь ты поймешь, что значит быть добрым! Теперь ты запомнишь, что добрым быть больно. Запомнишь, если память тебе мы не отбили!. Ни бомжи не знали, ни Дикообразцев, ни милиционеры Охламовича, что Паша шел после дискуссии на тему «Нужна ли миру доброта?» котопый проходил в Доме офицеров, который в последнее время чаще называли Дворянским собранием. И на ней, то бишь, на дискуссии, в гарнизонном дворянском собрании сошлись все ведущие кинокритики, киноведы, самые именитые режиссеры и, естественно, сами актеры. Охламович пришел на дискуссию, честно скажем, с похмелья. Правда, все остальные там тоже были такими. Ну а как же еще-то после вчерашнего? А потому и дискуссия протекала неинтересно и вяло. Языки у собравшихся были тяжелыми, шурупчики в головах не поворачивались. Искусствовед Понизовский первым взял слово — это он сформулировал тему дискуссии — и сказал, что по его глубочайшему убеждению, выстраданному за тридцать лет, проведенных в библиотеке иностранной литературы, мир погибнет без доброты… А если погибнет мир, то кто же и, собственно, для кого будет снимать кино? Это проблематично! И поэтому он, искусствовед Понизовский, написал монографию в девяти томах, в которой, как ему кажется, убедительно доказал, что доброта миру необходима для существования кинематографа. Если кто не читал его монографию, то, пожалуйста, в холле ее продают. Все как один девять томов. Не стесняйтесь, он готов всем поставить автографы. После такого вступления все выступавшие говорили, что добавить им нечего, что они полностью разделяют, поддерживают и присоединяются. И так — двадцать шесть человек… Двадцать седьмым встал из кресла усмехающийся Охламович и заявил, что Понизовский балбес и такой же искусствовед, как он, Охламович, негр. А миру — продолжал разошедшийся Паша, — не доброта нужна, а, пардон, не при вас будь сказано, честность! Если все станут честными, вот тогда и не будет зла. То есть добро-то и победит. Дискуссию же эту придумал один идиот, а собралось сюда такое количество идиотов, что в пору снимать здесь картину о корабле дураков… Все тут как зашипели, как закачались от возмущения, как затрясли кулаками! Понизовский же подавился водой минеральной. И какая-то дама в краповом платье с декольте до колен колотила его ефрейторским кулаком по сутулой спине. Охламович направился к двери, в которую при его приближеньи стали вонзаться свистящие пули, злые, как критики у него за спиной. Впрочем, то свистели киношные пули, а потому Охламович не пострадал. Но как бы там ни было, в первый раз на жизнь его покусились его же коллеги. И будь они менее тяжелы на подъем, будь чуть попроворнее, Паше бы не сдобровать, и до бомжей бы он не дошел… Но подробностей этих Дикообразцев не знал. Как не знал и о том, что на теплоходе «Отчизна», в каюте, выдержанной в голубых тонах, сидел в это время Виссарион Станиев, недовольно косясь на тонкий высокий фужер, в котором вино постоянно и очень быстро кончалось. Через этот фужер прошла уже третья бутылка токайского. Пил его сам Станиев. Пил и не хмелел. А хотелось быть пьяным! Хотелось быть буйным. Хотелось забыть два неудачных сегодняшних покушения на Дикообразцева. Надо же, как упорно тому везет! Будто кто-то его охраняет. И потому-то Станиев хотел напиться, что все больше он утверждался в мысли о недосягаемости Дикообразцева. А верить в такое ему не хотелось. Крепыш, руководивший покушением из арбалета, этот снайпер с козлиной фамилией Освальд и водила блестящего джипа, все они были спущены в реку с камнями на шее. Туда и дорога им! Не умеют работать, значит что? Совершенно верно… Впрочем, если бы они свое дело сделали на отлично, то были бы обречены и тем более. Водитель рефрижератора, раздавившего белый, «Фиат», а не «Волгу», умер по дороге в милицию. Сердечный приступ. Что? Вы сказали, он был здоровее быка? Ха! И не таких убивает инфаркт, если на завтрак им в чай капнуть особого яду с замедленным действием… Что ж, придется ему самому взяться за дело, — понял Станиев. Нет, разумеется, можно вызвать других специалистов и отвалить им огромные деньги. Можно. А с Вар-Равваном он разберется сам. Он возьмет его хитростью… Хлопнув в ладоши, Станий-младший распорядился принести еще вина. И слуга без промедленья исполнил приказ. Чертов фужер! Пить из него только микстуру. Звон хрустальный. Осколки искрами… Подайте чашу! И на столе в каюте, выдержанной в голубых тонах, появилась толстостенная персидская чаша с диким орнаментом по краям. Вот то, что надо… Значит, так. Пусть Вар-Равван сам придет к нему. Сделать это проще, чем кажется. Надо только выкрасть и спрятать Анну. И сообщить о том Дикообразцеву. Так он добьется сразу двух целей: Анна будет его, а Дикообразцев — мертв. Браво! Отлично! План гениальный. Станий-младший позвал рабыню, и она позвонила в штаб фестиваля, чтобы узнать, где и когда Анна Павловна Измородина встречается со зрителями. — Сегодня, в тринадцать тридцать, в Доме культуры «Ноябрь», — ответила бойко девушка из пресс-службы. Часы же показывали 12.40. Станий задумался, побродил по каюте в голубых тонах и взялся за телефон. — Мне бы товарища Крысобоева, — сообщил он секретарше полковника. — По какому вопросу? По нуж ному. Товарищ полковник просил меня заказать ему сауну… Секретарша все поняла. Если звонят насчет сауны, значит, надо соединять немедленно. С кем бы полковник ни говорил. Она это и сделала. — Да, я слушаю, — тоном барина произнес полковник. — Марк? Ты слушаешь сидя? Меня? — гаркнул в трубку Станиев. Полковник аж подскочил… Он узнал этот голос. Он все сразу вспомнил. Он… Нет, не сидя! Как можно? — Я! — выдохнул он. — Можешь сесть, — снисходительно улыбнулся легат. И дальше заговорил на латыни. Увы, но в свое время мы крайне небрежно изучали этот чудесный язык, давший миру так много! А потому и не поняли, что распорядился легат сделать центуриону. Но знаем зато, что через четверть часа у черного входа Дома культуры «Ноябрь» возник, словно с неба упал, милицейский уазик, а чуть позже появился и темно-синий микроавтобус с наглухо зашторенными окнами и надписью по бортам «Перевозка грузов». Что за грузы перевозил микроавтобус, и кому он принадлежал, указано не было. Да никому это и не было любопытно. Всех, кто пришел в Дом культуры и толпился безбилетно вокруг, интересовало одно: в каком именно платье выйдет к ним Анечка Измородина. И более — ничего… А в микроавтобусе, между тем, прятался Станий-младший в компании трех человек из группы захвата муниципальной милиции. Они поджидали машину с Анечкой, чтобы похитить ее тут же, до встречи со зрителями. Здоровенные милиционеры с накаченными шеями вяло шутили между собой, полагая, что дело им предстоит пустяковое. Ну, актриску какую-то сцапать, подумаешь! Вот неделю назад они брали Жупарина Женьку по кличке Волк. Это было, конечно… А тут! Станиев же их шуток не слушал, не улыбался им, а с каждой минутой хмурился, хмурился, становясь похожим на старый вулкан, готовящийся к извержению. Мысли дурацкие лезли в голову, как блохи в собаку, и грызли, грызли, поскольку ответов на вопросы Станиев не находил. …Что же, какая сила хранит Вар-Раввана всему назло? Станиев кисло скрипел зубами. Не помогало. Ответа нет… …Но если что-то хранит Вар-Раввана, хранит упорно, всему назло, то есть ли надежда, ну, хоть какая-то наза-ретянина одолеть? Есть ли смысл гоняться за ним? «Волга» с Анечкой подкатила не к черному входу, как полагалось, а к парадному. Где Измородину встречала толпа поклонников. Увидев их, Анечка и сказала: — Остановите здесь! — Анна Павловна, так нельзя, — пыталась отговорить ее девушка — сотрудница штаба, сопровождавшая Анечку на концерт. — Если вы выйдете здесь, то на встречу наверняка опоздаете. Они же вас не пропустят! — Остановите! — решительно воскликнула Анечка, хотя в голосе ее слышались слезы. И не случайно. На встречу в ДК «Ноябрь» она ехала из гостиницы, где хотела поговорить с Дикообразцевым. Она без труда разыскала его люксовый номер, но он был полон народу. И Анечка прислонилась к стене в прихожей, где был выключен свет, а потому она с полчаса наблюдала за Дикообразцевым, оставаясь сама незамеченной. Она обо всем позабыла, глядя, как Вар-Равван говорит с кем-то по телефону, беседует с посетителями, смеется. И хотя глаза его были все время грустными от тревоги за Охламовича, Александр Александрович выглядел бодрым и энергичным. И таким нравился Анечке еще более. Наконец ее опознали. Кто-то, выходивший от Дикообразцева, узнал в полумраке знакомое всем лицо и спросил с удивлением: — Анна, вы что тут стоите? Вы к исполнительному директору? По делу? Она улыбнулась. И этот, ее узнавший, обернулся к Дикообразцеву: — Сан Саныч! Здесь Анечка Измородина! К вам! По кабинету расплылась тишина. — Измородина? Анна Павловна? — заволновался Дйкообразцев. — Заходите же! Заходите… Еле сдерживая себя, чтобы не броситься к Дикообразцеву и не пасть перед ним на колени, Анна вошла в кабинет своей всем известною легкой походкой, так волновавшей мужчин. Дйкообразцев поднялся. И смотрел на Анечку растерянным взглядом. Всю эту ночь, все утро он только о ней и думал. Даже когда Мария повисла на нем, умирая, он думал подспудно об Анне. Сердцем. И хотел ее видеть. Но не надеялся повстречать. Ему почему-то казалось, что больше ее он уже не повстречает. Потерял навсегда. И вот она здесь. Вот она рядом. На расстоянье руки! Чтобы не выглядеть радостным идиотом, Дйкообразцев насупился. И сказал поофициальнее: — Та-а-ак… вы по какому вопросу? Чем могу быть полезен? Все вокруг, улыбавшиеся Измородиной с обожанием, оторопели от этой напыженности. Ниннель же Ивановна, сидевшая на диване, с компьютерной быстротою сообразила, что Александр Александрович насупился неспроста. Что-то тут есть. Посмотрим-посмотрим! Но выпорхнувший из спальни заджинсованный Поцелуев лихо разрушил ее коварные планы. — Все, все, все, господа и дамы! Уходим, уходим! Не мешаем божественной Анне осчастливить Сан Саныча двумя-тремя словами наедине! — заверещал Поцелуев и протянул свою руку Ниннели Ивановне. — Сделайте мне удовольствие! Разрешите вас проводить! И надувшей обиженно губки любопытной главбухше-разведчице не осталось другого, как опереться на руку противного Поцелуева и, улыбаясь ему змеино, выйти из люкса. Все остальные тоже покинули номер, переглядываясь многозначительно. Так Вар-Равван и Анна остались одни. — Ты меня… избегаешь? — сонно спросила она. — Почему? — Потому, что люблю тебя, — был ответ. Обжигающе честный. Сжатыми кулаками оперевшись на стол, Анна сказала: — И это значит… — Да!.. Я люблю тебя, Анна. Но больше никогд тебе этого не скажу. Мы не можем быть вместе, как б этого нам ни хотелось!.. Вместе мы все разрушим, захлебывался словами Дикообразцев. Анечка все понимала. И знала, что Дикообразце прав. Но согласиться с ним не могла. Не хотела. — А если попробовать? Вдруг не разрушим… Дикообразцев не выдержал. Вышел из-за стола и встал перед Анной. Так, что ее дыханье ткнулось ему в лицо. — Я принес тебе столько горя, столько страданий, столько тревог, — говорил он охрипше. — Ты ведь знаешь, что я не такой, как говорят обо мне, и каким все считают меня. Я — другой! Я недостоин твоей любви… Если ты не откажешься от меня, будешь рядом со мной, то тебе станет хуже, чем было. Я этого не хочу! И не соглашусь! — Мне все равно, что будет, — замотала головой Анна. — Мне кажется, мы за всех уже отстрадали. Хватит! Ты сам всегда говорил, что главное в этом мире — любовь. Так почему же, когда любовь пришла и к тебе, когда мы вот так встретились, ты… ты… К Дикообразцеву вернулось спокойствие. Непонятное, странное, страшное. Он не узнавал сам себя. Он казался себе самому таким древним, таким уставшим, таким холодным. И невозможно чужим. Но ничего поделать не мог. — Прости меня, — тихо вымолвил он. Тихо, но жестко. Как ставят диагноз. — Нас развела судьба. И противиться ей я не стану. Я… В дверь номера нерешительно постучали, и голос, извиняющийся за то, что он вообще появился на свет, напомнил: — Анна Павловна, вам пора! У вас встреча через пятнадцать минут. Прошу прощенья, конечно… — Действительно, вам пора, — повторил Дикообразцев. Анна закрыла глаза. Сил идти у нее не было. — Но прошу вас, — продолжил Вар-Равван, — не держите на меня зла. По-другому я поступить не могу. — Анна Павловна! — заволновались за дверью. — Опоздаем… — Да, иду, — откликнулась Анна. Уже от двери, взявшись за ручку, она оглянулась. Хотела сказать что-то, но не сказала. И, потупившись, вышла из люкса. Всю дорогу до «Ноября» Анечка смотрела вперед не моргая. Не обращая внимания на комплименты водителя, который скоро перестал улыбаться и, поглядывая на Анну, в недоумении морщил лоб. И когда Измородина у парадного входа ДК настоятельно повторила «Остановите!», водитель «Волги» машину остановил. Анечка вышла и сейчас же оказалась в толпе, окружившей ее так плотно, что сопровождающая из штаба пробиться к ней не могла. — Пропустите! — кричала она, чуть не плача, побледнев и висками вспотев. — Пропустите, нам надо идти! Время! Нас там ждут. Что же это такое?! Толпа же гудела, галдела, взвизгивала и стонала. Руки тянулись к Анечке, ей передавали цветы. Листки бумаги и фотографии для автографов. Вот ведь как люди любят актрису, игравшую женщин, не очень-то нравственных. Вот ведь как сладость чужого порока желанна и притягательна! Ни один моралист так не уважаем, как распутница откровенная. Наблюдавший эту сцену Станиев бесился. Все продумано, все подготовлено было. А толпа, эта толпа безмозглых ублюдков как всегда все испортила! Где солдаты? Где копья? Где плети? Почему газ «Акация» не заставляет всю эту чернь рыдать?! Где справедливость? Нет справедливости. Нету-у-у! — Что будем делать? — посмотрел на Станиева старший группы захвата. — Прикажете ждать? Если преследовать цель, чтобы никто не догадался похищении Анны, то надо бы, разумеется, подождать. И перехватить ее после концерта. Или — встречи со зрителями? Да какая же, к дьяволу, разница?! Но откровенное похищение истолкуют скорее всего как один из сюрпризов дирекции фестиваля или актерского братства. А следовательно, скандала не будет, чрезвычайных мер не предпримут и не помешают закончить всю операцию. Так? Похоже… — Нет, ждать не будем, — еще раз все взвесив, отве ил Станиев. — Будем брать прямо сейчас. Начинайте! Вклинившаяся в толпу троица милиционеров пробивала дорогу себе без особого напряженья. Вот что значит профессионалы. И пробила, и, взяв Анечку под локотки, пронесла деловито ее сквозь месиво обожателей к микроавтобусу. Анечка, не понимавшая, что происходит, поначалу накаченных благодарила за помощь. Раздавая автографы, Анечка вспомнила, что в зале ее ждут люди. В духоте, в раздражении. Ей стало стыдно, но вырваться из толпы она не могла. Потому и обрадовалась бугаям, выносившим ее на свободу. Вроде бы. Лишь в автобусе, лишь увидев Стания с потемневшим лицом вулкана, Анна все поняла, но не испугалась… Через двадцать минут на столе у Дикообразцева подал голос телефон малой связи. — Ты уже слышал, что Анна пропала? — голос легата звучал торжествующе. Дикообразцев пока слышал только, что Анечка не явилась на встречу со зрителями, и вместо нее пришлось посылать другую актрису, которую там освистали. Но тут Александру Александровичу все стало ясно. — Ты? — тихо спросил он, хотя спрашивать было глупо. — Не тыкать легату римского императора! — зло прикрикнул Станиев. — Анна со мною, на теплоходе. И вечером мы с ней уедем. Ты мне не нужен. Я взял, что хотел. А позвонил только чтобы проститься. Мы не увидимся больше. Прощай! Он бросил трубку, Станий не сомневался, что Вар-Равван не захочет отдать ему Анну и примчится на теплоход. Конечно, один. Конечно же, безоружный. И тогда… Нет, теперь Вар-Раввану не убежать и не спастись. Да-а-а, гениальный он план придумал! — Станий-младший улыбнулся самодовольно и растянулся на широком диване с голубоватой обивкой. А Дикообразцев долго еще сжимал трубку в руке, глядя в пространство пустыми глазами. В этот мир, в этот люкс, в это время вернул его Поцелуев, оказавшийся в кресле у холодильника. — Что будем делать? — спросил он тревожно. — Мне думается, вам нужна наша помощь… — Чья это «ваша»? — аккуратно Дикообразцев положил трубку на аппарат. Поцелуев поднялся и открыл холодильник: — Моя помощь, сэра Девелиша Импа, допустим… — советник по русским делам взял бутылку мадеры. — Тысяча восемьсот сорок третьего года разлив… Это был замечательный год! Замечательный на урожай винограда. Вы как, Александр Александрович, вина не желаете? Дикообразцев как будто не слышал вопроса. — Нет, ваша помощь мне не нужна. И хозяина вашего тоже. — Почему? — удивился советник, откупоривая бутылку. — Ах, какой аромат! Зря, уважаемый Александр Александрович! Зря вы отказываетесь от вина. И от помощи нашей. Больше вам все равно не поможет никто. Ведь давно уже надо понять, что бороться со злом можно только его же оружием!.. Мы с этим Станием, с этим, возомнившим себя черт знает кем легатом разберемся в два счета. Поверьте! И никаких проблем. Вы будете с Анной. И будете как ветер свободны. Подумайте. Пока время есть. — Тот, кто делает зло, никогда не свободен, — отве тил Дикообразцев, — Мне не нужна ваша помощь. Поцелуев наполнил стаканы и поставил один из них перед Дикообразцевым. Свой же бокал пригубил и облизнулся довольно: — Замечательное вино! Вы попробуйте только, и, не сомневаюсь, захотите еще… — он улыбнулся улыбкою соблазнителя. — Что же касается помощи, дорогой Александр Александрович, то у вас просто выбора нет. Не-ту!.. Или с легатом расправимся мы, а вы будете вроде как в стороне. Или вам самому придется брать в руки меч, пистолет, водородную бомбу — что угодно. Но — брать! И обагрить свои — повторяю — свои руки кровью легата. Где здесь большее зло? Дикообразцев неожиданно рассмеялся, озадачив тем Поцелуева. Взяв стакан, Александр Александрович сделал глоток, на мгновенье прикрыл глаза, наслаждаясь терпким букетом вина, и выпил стакан до дна. Он посмотрел на советника пристально, но веселым, лукавым взглядом, и сказал: — Зло не бывает меньшим и большим. Это придумали лицемеры. Как оправданье себе… Зло есть зло! Как нельзя умереть маленькой смертью, так невозможно и совершить зло, но маленькое… Так что прошу передать от меня драгоценному сэру, что я справлюсь сам. И ни в чьей крови руки не обагрю. — Вам еще-то налить? — булькая в свой стакан из бутылки, спросил Поцелуев. Дикообразцев по-гусарски махнул рукой: — Наливайте! Они чокнулись, выпили, и Поцелуев заметил: — Кстати, Александр Александрович, вы на актерское шоу пойдете? — Не знаю. Как выйдет. — Нет-нет, я вам очень советую! — поспешно вскричал Поцелуев. — Там будет очень, очень забавно! — Да мне как-то не до забав. — Я понимаю, но эту программу посмотреть вам советую. Даже, если хотите, настаиваю. Дикообразцев посмотрел на него с интересом: — Что же такое вы там собираетесь продемонстриро вать? — Казнь! — выпалил Поцелуев и рассмеялся, как школьник, подложивший под стул учителя взрыв-пакет. — Казнь? — Ага! Самую настоящую. Мы четвертуем господина Заваркина. Помните, на открытии фестиваля зрители вынесли ему приговор? А приговоры, дорогой мой Сан Саныч, просто так не выносятся. Будучи вынесен, приговор обязательно будет исполнен. Как бы приговоренный ни юлил и ни прятался, как бы ни молил о пощаде. Нее-е-ет, голубчик! Нашкодили-с? Получайте! Дикообразцев смотрел на стакан, дно которого прикрывала недопитая им мадера. Цвета остывшей крови. — Так! Все правильно, Александр Александрович! — закивал Поцелуев. — Кровь остывшая выглядит именно так. А хлеб, нормальный, хорошо пропеченный и лучше — пропеченный на углях в тандыре, этот хлеб чрезвычайно похож на тело. Как вы и говорили когда-то. — Но, надеюсь, четвертование будет лишь розыгрышем? — не заметив рассуждений советника о крови и хлебе, спросил Дикообразцев. Поцелуев довольно покачал головой: — Нет, уважаемый Александр Александрович, мы сюда прибыли не для розыгрышей… Впрочем, я что-то заговорился. Хотя с вами поговорить — одно удоволь ствие. Но надо и меру знать. Мне пора. И со словом «адьё» Поцелуев растаял. Тут опять зазвонил телефон, и самовлюбленный женский голос сообщил, что с Дикообразцевым будет говорить первый заместитель городского головы Офиген Бармалеевич Кислючий. — Сан Саныч, жив? Тебя еще не похоронили? — начал Бармалеич со своей обычной жизнеутверждающей шутки. — Ну, ладушки, ладушки… Я чего звоню-то? Что это за афиши, Сан Саныч, в городе появились? Казнь какую-то, понимаете ли, обещают, четвертование! Что все это значит? Шутка? — Ну, как вам сказать… — этого вопроса Дикообразцев не ожидал, и ответа у него не было. — Не понял! — признался Кислючий. — Ты, что ли, тоже в эти игрушки играешь? Актером себя почувствовал? Может, еще капустник у себя в штабе устроишь? — Тогда уж лучше расстегайчик! — вроде как пошутил Дикообразцев. И Офиген Бармалеичу это понравилось. Он игри-венько рассмеялся, а отсмеявшись, спросил: — И кого же будут четвертовать? — Заваркина. — А-а-а, ну я так почему-то и думал! — обрадовался Кислючий. — Значит, решили привести приговор в исполнение? Правильно! А после вчерашнего, когда этот Заваркин напился до скотского состояния и, прошу прощенья, обблевал всю мне машину, я бы сам его… Ну да ладно! Значит, шоу будет веселым. Придем, придем. Не успел Дикообразцев повесить трубку, как в номер вошла Милочка Посюсяева, руководившая в штабе службой обеспечения участников фестиваля. — Сан Саныч, я не знаю, что делать! — сказала она, остановившись перед столом. — А что случилось? Должно быть, нечто чрезвычайное, если ты да не знаешь, что делать, — улыбнулся ей Дикообразцев. — Да вот Заваркин… Понимаете, бьется в истерике, рыдает, не слушает никого и все твердит, что сегодняшний день он не переживет. Как быть? Александр Александрович тяжко вздохнул: — Как быть, как быть… Он опохмелялся? — Отказывается! Он говорит, что это все заслужил, что пощады ему быть не может, но он боится, — оттара-торила Милочка. И Дикообразцев понял, что надо делать: — Позвоните в епархию или… пошлите кого-нибудь в ближайшую церковь. За священником. Пусть Заваркин ваш исповедуется. От этого ему станет легче. Не подумав спросить, на кой ляд Заваркину исповеды-ваться, Милочка радостно выбежала из кабинета. Довольная. С уверенностью, что так и надо… |
||
|