"Анатолий Кучеров. Трое " - читать интересную книгу автора

мечтаю о мирной работе. И знаете, о чем? Хочу в транспортную авиацию.
Однажды, ребята, видел, как самолет привез зимой персики из Батуми. Вот
запах был! Представляешь, как пахнут персики в самолете! А людей возить? Как
это в рассказах пишут? Врач торопится к больному, зима, вьюга. Впереди
отвратительная посадочная площадка. Иногда во сне вижу. Лечу, а мой пассажир
спрашивает: "Нельзя ли, товарищ, скорее? Время дорого". Гляжу на спидометр -
и просыпаюсь... Нет, ребята, кончится война, у меня, честное комсомольское,
найдется работа.
- У одного нашего Ивашенко неконкретная профессия, - заговорил
Морозов. - Что такое художник? Так, ничего определенного: портретики,
пейзажики. Предпочитаю, ребята, цветную фотографию. Вот у Липочкина было
настоящее дело: расчеты. Космические расчеты это тоже, конечно, несерьезно.
Очень нужно тебе знать, плавает ли звезда эн от Земли на расстоянии одного
светового года или двух! А вот расчет кривизны арки моста, это, конечно,
настоящая работа, и в ней Костя был гениальный парень.
- Скучно ты рассказываешь, Булка, - сказал Борисов.
- Давайте без прозвищ, - шепнул Морозов. - Скучно - не скучно, а
девушкам я нравлюсь, и ладно. И если тебе надо все знать про звезды, если у
тебя без этого нет аппетита, изучай сколько влезет и рисуй картинки.
- И буду рисовать картинки, - с упрямством сказал Ивашенко. - Будь все
люди, все без исключения, хоть немного художниками, на земле бы не было
войн.
- А, говорят, ваш Леонардо строил укрепления и катапульты, слышал об
этом на одной лекции.
- В те времена все было иначе! - взмолился Ивашенко. - Когда искусство
для всех будет открытой книгой, войны станут невозможными. Заниматься
искусством это почти то же самое, что любить жизнь, настоящую, во всем
красивую. Понимаете, любить жизнь и воевать - бессмыслица, противоречие, как
говорят философы. Искусство, конечно, победит войну! - сказал Ивашенко,
холодея от восторга и волнения. - Искусство помогает жить при самых паршивых
обстоятельствах.
- Не орите, Ивашенко, вы не на митинге.
- Я отлично знаю, что сижу в погребе и рядом немцы, - прошипел
Ивашенко, - но это не доказательство. Но в будущем, до которого мы, быть
может, не доживем, искусство станет сильнее войны.
Каждый остался при своем мнении, только Юлька ничего не слышала и не
знала, что свечка давно догорела, что она в темноте и ее голова лежит на
плече у Ивашенко, и что он осторожно, боясь разбудить, поддерживает ее. И
хотя Ивашенко совсем не сторонник аскетической жизни, но именно потому, что
сейчас так легко ему прижать к себе это юное, только что пробудившееся
существо, ему совестно, и он становится робким. Он старается не шевелиться,
хотя руки и ноги у него затекли. И он думает о прекрасной силе искусства,
оно будет столь же великим, как наука, и поможет освободить человечество от
войн. За этими мыслями он забывает о немцах, которые совсем рядом, и
прислушивается к дыханию Юльки, к ее вздохам и детскому легкому
похрапыванию, а за стенами погреба проходит ночь.

* * *

Она проходит по небольшому польскому городку, где теперь с каждым днем