"Андрей Кучаев. Темная сторона любви (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

только теплый мех, запах "Опиума" и еще какой-то, кислый и нечеловеческий.
Дыхание участилось, горячая плоть подо мной приходила в движение,
слишком знакомое, чтобы не понять. Тяжелое, незнакомое этой своей тяжестью,
все сметающее желание, не знающее препятствий или готовое любое препятствие
устранить, растерзать, клокотало во мне! Там, внизу, где были зажившие
недавно раны от "подвальной" травмы, полыхал огонь. Подо мной был зверь, и
он требовал зверя во мне. Из меня. И сил удержаться у меня не было.
"Вот это и есть конец! Я не могу остановиться!"
И все-таки я сделал попытку, но синие руки выстрелили со стола и
вцепились мне в горло. Выбора не было.
"Я хочу!"
"Хочу быть! А это значит - вот так любить!"
Потом я взвыл от все затопившего наслаждения. Потом мне захотелось
умереть. Потом я почти умер, как это бывает во всяком экстазе.
Мы вместе с локомотивом издали один и тот же вопль смертельно раненого
животного...
Вы не поверите, да и никто не поверит, но все последующее я увидел как
бы со стороны... Потому и вам предлагаю закрыть глаза или зажмуриться, чтобы
понять, почувствовать ярче и отчетливей! Тогда вы увидите то, что видел
кто-то уже вне меня.
Утром высокий худой проводник с удивлением заметил, как из четвертого
купе вышла женщина с крупной белой собакой. Больше из купе никто не вышел.
В купе проводник никого из пассажиров не обнаружил. В багажной сетке
валялись кейс и шляпа. На крючке оставалось легкое, бывшее когда-то
кашемировым, потрепанное мужское пальто. На полу стояла дорожная сумка из
ненатуральной кожи.
Все обнаруженные вещи проводник вынес к себе в служебное купе, до
прихода полиции.
"Вещи мне больше не понадобятся", - подумал я, следуя за хозяйкой на
прочном поводке, автоматически стопорящемся в специальной обойме на случай,
если мне, к примеру, захочется рвануть поводок, чтобы вырваться и убежать.
Я, если говорить всю правду, и не пытался. Мне нравилось, что она меня
била... Нет, ласкала тоже, но била нещадно. Тем самым поводком.
И ругалась при этом на непонятном мне языке... Позже я узнал, что она
ругалась по-чешски! "Грязные, грязные собаки! Убийцы! Ненавижу!
Цепные псы московских палачей!" Надо сказать, что я в свои восемнадцать
лет участвовал в событиях в Праге. В составе войск стран Варшавского пакта.
Я служил в отдельном батальоне бронетанковой дивизии ГДР... Она умела и бить
и любить, эта женщина, которую я поначалу принял за польку.

В этом месте наш рассказчик, Сизов, остановился, словно вторично
переживая когда-то услышанное как свое. Потом он спохватился, посмотрел на
всех с виноватой улыбкой и, предвосхищая наше недоверие, смешанное с
изумлением, добавил:

- Да, я слушал этот финал рассказа моего ночного собеседника в
больнице, как он велел, с закрытыми глазами. Когда я их открыл, мой
собеседник сидел сгорбившись и надвинув на глаза шерстяную шапочку.
Потом он поежился, спрятал в шарф свое бородатое лицо и сунул руки в
карманы, хотя на них были надеты перчатки. Я заметил, что он весь дрожит,