"Путь к звездам" - читать интересную книгу автора (Штефан И. М., Нор Раду)

Накануне решающего дня

Сумерки подкрались незаметно и окутали стены комнаты серой бархатной мантией. Прокравшись в ее углы, ночной мрак вдруг сделал их похожими на какие-то таинственные гроты. Глубокая тишина комнаты прерывалась лишь мягким шелестом переворачиваемых страниц, то поспешным, то медленным и почти торжественным.

Массивный стол, стоявший посередине комнаты, был завален горами книг, планов и папок, и флуоресцирующая трубка, оправленная в рамку художественно кованного железа, заливала весь этот хаос ровным голубовато-белым светом.

При входе в комнату, можно было видеть только спину и руки сидящего за столом человека, с головой ушедшего в свою работу, который, казалось, позабыл все вокруг себя. У него были широкие плечи и красивые нервные руки с гибкими, удлиненными к концу пальцами. Справа от него стояла непочатая чашка чаю, давно переставшая посылать к потолку струйки ароматного пара, и тарелочка с нетронутым печением.

Зато большая, квадратная пепельница из пластмассы цвета бронзы была до краев полна окурков, и пепел покрывал тонкой серебристой пылью страницы книг, четкие арабески планов, набросанных на больших листах виноина, и кристалл стола.

Тело человека не двигалось. Лишь тонкие его пальцы нервно перелистывали бумаги, переворачивали страницу за страницей, карандаш легко скользил по цветным линиям планов и схем, под внимательным взглядом человека.

Только изредка, заслышав отдаленный шум шагов, человек, сидевший за письменным столом, инстинктивно вздрагивал, но тотчас же снова погружался в прерванную работу.

В дверь, едва намечавшуюся во мраке, вошла женщина лет шестидесяти, одетая в простое, но элегантное платье цвета спелой сливы. На ее нежном, нетронутом морщинами и еще таком молодом лице, обрамленном черными блестящими волосами, сияли полные жизни и ума глаза, с бесконечной нежностью устремившиеся на сидевшего за столом мужчину.

Она нерешительно остановилась, но, видя, что ее присутствие остается незамеченным, тотчас же двинулась вперед легкими, почти неслышными шагами. Подойдя к креслу сзади, она нежно положила руки на плечи погруженного в работу человека.

Он снова вздрогнул, но на этот раз повернул голову и поднял глаза.

Легкая улыбка тронула его губы, и, в то время как пальцы его бережно коснулись руки женщины, он полуудивленно спросил:

— Ты, мама?..

— Я, мой мальчик. Знаю, что тебе не очень-то нравится, когда тебя отрывают от работы. Но, право, довольно! Ведь ты с рассвета еще не вставал из-за стола… И даже не притронулся к чаю. Ах, Матей, Матей! Ты заслуживаешь строгого выговора. — И, полушутя, полусерьезно пригрозив ему пальцем. Мария Бутару продолжала любовно выговаривать сыну. Тот терпеливо слушал ее упреки, но постепенно выражение его лица изменилось. Он как-то по-детски вытянул губы, уголки рта опустились, на лоб легло множество морщинок и, казалось, что он вот-вот заплачет.

— Ну, поглядите на малютку! — воскликнула мать и, не в силах выдержать сердитого тона, разразилась веселым, искренним смехом, вызвавшим слезы у нее не глазах. — Ну, не совестно тебе? — продолжала она. — С тобой невозможно серьезно разговаривать. Тебя бы следовало хорошенько пробрать, а ты вон, — начинаешь гримасничать и заставляешь и меня смеяться…

— Ты, верно, опять забываешь, родная, — перебил ее Матей Бутару, — что, с тех пор как я распрощался с короткими штанишками, прошло почти тридцать лет. Да к тому же такой важный день, как завтрашний, дает мне право…

— Нет, нет и нет! Нет ничего, что давало бы тебе право так трепать себе нервы, выкуривая на голодный желудок груды папирос! Так и знай, именно потому, что завтрашний день так важен, тебе следовало бы отдохнуть, немного освежить голову, принести свои мысли в порядок.

— Я хотел бы еще раз перечитать проект, проверить…

— Да ты уже это делал по крайней мере десять раз, Матей. Послушайся матери! Эта чрезмерная лихорадочность в конце концов не что иное, как недостаток веры в себя, и совершенно напрасно… Мой мальчик! Я знаю: замысел твой очень смел. То, что ты задумал предпринять, поистине грандиозно. Прежде всего, я, твоя мать, должна была бы волноваться, в особенности потому, что я многого не понимаю в тайнах этой экспедиции. Но ты сумел убедить меня, и я спокойна. Ты мне повторял несчетное число раз, что все вычисления строго точны, что наука наших дней дошла до той стадии, когда путешествие в межпланетные пространства не сложнее, чем была в мои времена полярная экспедиция. И вот теперь, накануне представления вашего проекта, ты сидишь и, не знаю, в какой раз, проверяешь одни и те же планы. Откуда у тебя эта неуверенность? Твое поведение будит во мне самые темные мысли.

— Да нет, мама! Ты меня превратно понимаешь!

Матей Бутару встал и обнял мать за плечи.

— Нет, не неуверенность в моих вычислениях, а нечто совсем иное заставило меня еще раз пересмотреть мои выкладки…, Совсем иное… может быть излишняя добросовестность, чувство ответственности за людей, которые будут меня сопровождать… а может быть, просто мои нервы, которые я таким образом держу в повиновении.

— Так значит все-таки нервы! Видишь, я не ошиблась. Но так ты не можешь успокоиться, Матей. Я вижу, с тобой надо быть построже. Пойдем, тебе надо что-нибудь съесть, а потом… потом я сыграю тебе на рояли… Что тебе нравится больше? Та фуга Баха или сонаты-Моцарта, или… Ну, пошли, Матей? Нет, нет!.. На этот раз я неумолима!

Матей Бутару нехотя последовал за матерью в соседнюю комнату. В одном из ее углов, на маленьком столике, накрытом сверкающей белизной полотняной скатертью, было аппетитно приготовлено к ужину. Прозрачный электрический чайник, полный ароматного чая цвета старого янтаря, кипел и пар змеясь поднимался над ним.

Они сели за стол, и, несмотря на десятки волновавших его мыслей, Матей поел с аппетитом.

Покончив с едой и выпив чаю из тонкой, почти невесомой фарфоровой чашки, Матей блаженно опустился в удобное кресло и подпер усталую голову рукой. Мария Бутару открыла рояль.

— Будем думать, что я опять на сцене… в концертном зале, где тысячи людей с нетерпением ожидают моих первых аккордов. Но теперь я буду играть для тебя, мой родной, так играть, как когда-то давно, когда Мария Бутару была одной из первых пианисток страны. Нынче ты будешь моей публикой… Я хочу вернуть тебе душевное спокойствие, заставить тебя уверенно глядеть навстречу завтрашнему дню…

И комнату наполнила чистая, как кристалл, мелодия; полились каскады легких, освежающих, как прохлада горного ключа, звуков. Все быстрее, все легче неслись они, сплетаясь в непревзойденную по своему богатству и выразительности гармонию… Фуга Баха…

Затем последовала веселая, бодрая, ликующая и нежная музыка, такая нежная, что она казалась почти осязаемым присутствием, и хотелось удержать ее, не отпускать от себя. Соната Моцарта…

Затем колыбельная песня, такая примиряющая, такая тихая, какой может быть только песнь матери.

Шуман…

Когда наконец руки Марии Бутару легко соскользнули с клавишей и она осторожно повернула голову, Матей, казалось, о чем-то мечтал: глаза его были закрыты и голова, соскользнув с руки, низко склонилась к ручке кресла.

Тихонько, на цыпочках подошла мать к сыну и заглянула ему в лицо. Лицо его было ясно и спокойно. Губы чуть приметно улыбались. Все его существо дышало миром.

Матей Бутару сладко спал, убаюканный нежной мелодией колыбельной песни.