"Сигизмунд Кржижановский. Бумага теряет терпение" - читать интересную книгу автора

вместе с ранними звонками трамваев и резиновыми голосами автобусов. Под
левым локтём у газетчика был влипший номерами в номера большой пук вчетверо
сложенных газет. Вот подошёл первый покупатель. Вынув из левого кармана
пальто носовой платок, он вытер стекло своего пенсне, на котором осело
несколько крохотных, точно выпрыгнувших из пульверизатора, дождевых капелек,
потом пошарил правой в другом кармане пальто и обменял никелевую монету на
сложенный вчетверо бумажный лист.
Газетчик выдернул из-под локтя второй номер, но в это время увидел перед
собой мокрое от дождя и пота лицо своего первого покупателя. Стоя перед
испуганным газетчиком, тот махал пустым бумажным листом и грозил полицией.
С этого и началось.
Кухарки, вышедшие с промасленными саквояжиками для закупки всего,
необходимого желудкам их хозяев, оказались в довольно трудном положении. Они
искали привычных вывесок и находили лишь длинные и узкие, похожие на
рыцарские щиты, лишённые девизов, железные прямоугольники, с которых все их
буквы, дутые и литые, уползли куда-то прочь, солидаризируясь с типографскими
алфавитами.


Двери книжных магазинов хлопали, как заслонки труб, выбрасывающих
выхлопные газы. Длинные вереницы людей вталкивались и выталкивались из
книжных лавок, перебрасываясь короткими взволнованными словами. Приказчики
лавок взбегали по лесенкам, скользили пятками по их ступенькам вниз: перед
их испуганными, по-рачьи выпученными глазами были тихо шуршащие, пустые, как
небо в безоблачную погоду, тщательно переплетённые в кожу, сафьян и картон,
книжные белые листы.
Литературному критику господину Д. нужно было закончить к одиннадцати
дня свою статью о... Он ещё не знал с полной точностью, что нужно было
написать в заглавной строке после начинающего её <О>. Окончание его очерка
даже снилось ему этой ночью. Встав с постели в восемь утра, критик надел
пижаму, проткнув в две фаянсовых щели, что у окна, металлической вилкой
никелированного кофейника, и, выдвинув левый ящик письменного стола, вынул
рукопись. Нет, не то - какие-то пустые страницы. Значит, в правом: но и в
правом ящике ничего, кроме чистой бумаги, не оказалось. <Может быть, я ещё
не проснулся, - бывает, что сны смеются над человеком>, - подумал критик
Д. и, подойдя к кофейнику, притронулся средним и указательным пальцами
правой руки к его никелированному боку. Пальцы обожгло, а крышка чайника,
похожая на круглую шапочку китайского мандарина, запрыгала над струями пара.
Критик Д. вернулся в своё кресло у стола. Он помнил, что под пресс-папье
лежало извещение от журнала, которому сегодня же необходимо было доставить
законченную статью. Он отставил тяжёлое пресс-папье и выдернул листок:
бумажная его плоскость была пуста, и только посредине её дергалась одна,
полураздавленная тяжестью пресса, издыхающая буква дзет. Критик брезгливо
сощёлкнул её ногтем указательного пальца и задумался.
Не будем мешать ему в этом.


Самое замечательное в том молодом человеке, о котором будет сказано
сейчас несколько строк, было то, что он _молодой_ человек. В его молодом
сердце была молодая любовь. Он написал письмо - вы догадываетесь кому -