"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Москва в первый год войны (Физиологические очерки)" - читать интересную книгу автора

Много их, окон, выстроившихся справа и слева по обе стороны моих
шагов. Одни мрачны и холодны, похожи на проруби во льду, вставшем дыбом;
другие - как поверхность вертикальных озер и затонов, на которых нет-нет
блеснет серебряной чешуей всплывший солнечный блик. В словарях не хватит
слов, в воображении не станет образов, чтобы вписать их в эти вот листки.
Жаль, карандаш художника занят другой, более срочной и важной работой. А
фотоаппаратам, и поделом, запрещено щелкать мембраной без спросу. Так вот и
останетесь незапечатленными, иероглифы, начертанные войной на окнах Москвы.
Разве что в памяти иных людей. Таких вот, как я. Да и их назовут чудаками.


Повоюй Повоюевич

Лежит эта книга на столе в домоуправлении. Приходи, открой и впиши
свое имя. Листы ее разграфлены на дни, ночи и смены. Слева по строке -
номер квартиры, дальше - фамилия дежурного и наконец - место для отметки в
приеме и сдаче. Население дневных клеток довольно густое, имена все больше
женские; к полуночи фамилии получают мужское окончание, интервалы между
ними длиннее, встречаются и пустые клетки.
Повоюй Повоюевич причтен к женской серии дежурств. Хотя он уже свыше
семидесяти лет с честью несет обязующее ко многому звание мужчины. Зовут
его, собственно, Павел Павлович. Но война переименовала старика в Повоюя
Повоюевича. Случилось это так. Еще в первые недели войны в ответ на чей-то
вопрос, что означают появившиеся тогда на красных нарукавных повязках буквы
ПВО, Павел Павлович объяснил:
- А очень просто: По-В-Оюй.
Словечко пошло в ход в пределах шестикорпусного двора-городка, и сам
изобретатель расшифровки превратился сперва в Повоюй Павловича, а там, на
местном арго дворовых мальчишек, и в Повоюй Повоюевича.
Возраст и болезни освобождают Повоюй Повоюевича от гражданских
обязанностей дежурного. Но сам он не желает их с себя снять. Довольно часто
можно видеть его фигуру, направляющуюся к узкой скамейке у подворотни,
наставленной каменным жерлом к Арбату. В правой руке у старика желтая
полированная палка. Она изогнулась под многолетним грузом туловища,
наклоненного над ней. Свою смену Повоюй Повоюевич принимает среди дня, а
иногда в часы, следующие за восходом солнца. Усевшись на скамье, он
водружает палку меж коленей и кладет большие, с припухлыми пальцами руки на
круглый набалдашник.
Мимо проходят женщины - одни с бидонами, другие - с ребятами, третьи -
и с теми и с другими на руках. За бидонами торопятся портфели. Изредка
проплывают, горбами на спинах, мешки и узлы. Неподалеку, возле жестяного
цилиндра с зацветшей водой и ящика с песком, возятся мальчишки. Повоюй
Повоюевич так и не успевает перестать улыбаться, потому что каждого ведь
надо приветить улыбкой и поощрительным кивком головы. И никто, даже сильно
запоздавший портфель, не скроется за воротами, не выразив так или иначе
свое внимание к старику дежурному. "Так или иначе" имеют ряд вариантов.
Самый краткий: "Здр",- и был таков. Наиболее пространное "иначе":
- Доброе утро, Повоюй Повоюевич. Что ж это вы опять один?
После чего надо остановиться, чтобы выслушать неторопливый ответ:
- Как можно? Мы вдвоем: я да солнышко. В три глаза смотрим. Легче